Все знают: это не моя вина. Я никогда и пальцем его не тронул. А там меня и вовсе не было. В тот момент я следил за Эмили. Да, я постоянно следил за ней, таскался за ней в Особняк и обратно, вместе с ней ощущал приветственное объятие доктора Пикока, вместе с ней взлетал на качелях, вместе с ней держался за руку ее матери, слушая, как та повторяет: «Отлично, дорогая…»
Мой брат никогда ничего подобного не делал. Возможно, ему это было не нужно. Бен был слишком занят и слишком жалел себя, чтобы заинтересоваться Эмили. А вот мне она была далеко не безразлична; я фотографировал ее из-за живой изгороди, как бы разделяя с ней фрагменты ее странной маленькой жизни.
Возможно, именно поэтому я тогда и полюбил ее, полюбил за то, что она украла жизнь Бенджамина, как в свое время он украл мою жизнь. Украл любовь матери, мой талант, мою фортуну. Все перешло к Бену, словно когда-то мне это просто передали на хранение до тех пор, пока не появится другой, получше.
Бен, голубоглазый мальчик, невинный как незабудка. Голубоглазый вор. Которому невероятно повезло. И как он поступил с выпавшей удачей? Да просто профукал, злясь на того, кому обломилось больше. Все, что было ему дано: природный ум, обучение в Сент-Освальдс, шанс обрести истинную славу, возможность часто бывать в Особняке, — все было пущено на ветер, потому что Бенджамину, видите ли, мало было просто получить свой законный кусок пирога, ему хотелось стать хозяином всей треклятой кондитерской. Так, во всяком случае, казалось Брендану Брауну, которому досталось всего несколько сладких крошек, и те он ухитрился украсть с тарелки своего братца…
Но теперь этот пирог целиком принадлежит мне. И пирог, и сама кондитерская. Как сказал бы Кэп: «Жжешь, чувак…»
Да, я совершил убийство, но вышел сухим из воды.
2
2