Ньяааа-хаааа-хаааа-ооооооооох…

Но сегодня определенно есть что-то зловещее в этих расплывающихся, как туман, гласных, что-то, раздирающее внутренности, точно остренький камешек, случайно попавший в шелковый кошелек. Слово «сахар» совсем не сладкое, у него довольно противный розовый запах, напоминающий запах газа, которым иногда пользуются стоматологи для обезболивания; этот запах вызывает у меня головокружение и упорно проникает внутрь черепной коробки, и я почти вижу ее там — одновременно и здесь, и там, в крошечной кухоньке «Зебры». Там тоже «Рабиттс» орут так, что моментально вызывают мигрень; и еще там тошнотворно-сладкий запах газа, который отчетливо ощущается, несмотря на благоухание только что смолотого кофе. Но мать не замечает ни того ни другого, потому что вот уже пятьдесят лет курит «Мальборо» и из-за этого ее обонятельные рецепторы давным-давно атрофировались к чертям собачьим; только аромат «L'Heure Bleue» она еще чувствует. Она открывает дверь на кухню и…

Конечно, я не могу быть полностью уверен. Я могу ошибаться, например, насчет радиостанции. И насчет времени — она, возможно, еще на парковке, а может, как раз наоборот — все уже кончено. Однако интуиция подсказывает мне, что я абсолютно точен.

Возможно, в фантазиях Фезер о всяких случайных гостях, о духах и призраках, об астральных проекциях и было что-то, потому что сейчас, например, я отчетливо ощущаю, что стал легче воздуха и словно наблюдаю за происходящим из-под потолка. «Рабиттс» тянут свое ааах-ооп, шувадди-вадди, дуп-шувадди-вадди; мне хорошо видна макушка матери, пробор в ее редеющих волосах, пачка «Мальборо» у нее в руке и зажигалка, поднесенная к концу сигареты. Потом я вижу, как перегретый воздух дрожит и вздувается, точно воздушный шарик, который надули сверх всякой меры; мать спрашивает: «Эй, тут есть кто-нибудь?» — и в последний раз щелкает зажигалкой, раскуривая свою последнюю сигарету…

У нее не остается времени, чтобы понять. Да у меня и намерения такого не было. Глория Грин — это вам не оса в банке, которую можно поймать и использовать по своему желанию. Глория Грин — это вам не жалкий морской краб, оставленный умирать на палящем солнце. Ее уход из жизни мгновенен, раскаленный вихрь сметает ее как мотылька. Пффф! — и она превращается в ничто, даже фаланги пальца не остается, чтобы Голубоглазый мог идентифицировать останки, не остается даже сколько-нибудь заметной косточки, которая потом могла бы греметь внутри одной из ее фарфоровых собачек.

Находясь у себя в комнате, я почти слышу глухое бабах! Взрывается с таким сухим треском, словно с силой ударили палкой о скалу в Блэкпуле; сплошные острые края и зубная боль. И я, хотя никак не могу знать наверняка, вдруг испытываю полную уверенность, смешанную с изумлением и неописуемым облегчением: наконец мне это удалось. Я свободен от нее. Я избавился от своей матери…