— А почему Хоби так бесится? — спрашиваю я. — Из-за семейных неурядиц?

— Хоби? Это ДСМ 3004.

— Что это такое?

— Яркая индивидуальность, маринованная в собственном дерьме. — Как всегда, Сет воспринимает свой смех с явным удовольствием. — Нет. С семьей у него все в порядке. Я всегда завидовал ему в этом. У него прекрасный отец. Я иногда не мог заснуть, все ворочался и думал: «Эх, если бы только мой отец хоть чуточку был похож на старого Гарни Таттла».

— А как же наркотики, к которым он тогда пристрастился? Может быть, это оказало свое влияние?

— Я бы не стал использовать прошедшее время. И думаю, что в его случае речь идет о симптоме, а не о причине. Нет, всякий раз, спрашивая себя, что с ним, я прихожу к очевидному выводу: Хоби слишком остро осознает свою ущербность, вернее, то, что он считает ущербностью — быть черным в Америке. Думаю, Хоби ощущает себя человеком без родины. Он не принадлежит полностью никому. По-моему, у него хватает честности признать, что он относится к элите. Прекрасное образование. Большой доход. Однако ты черный, и эта среда если и принимает тебя, то не полностью. Ты в ней никогда не почувствуешь себя без оглядки на цвет кожи, никогда органически не сольешься с ней.

Мне в память врезался один случай, — продолжает Сет. — Когда учились в восьмом классе, мы играли в футбол с одним верзилой, которого звали Кирк Трухейн. И вот этот самый Кирк как-то раз ни с того ни с сего обозвал Хоби ниггером. Ну, ты знаешь, Хоби — крепкий малый. Одним ударом в зубы он свалил Трухейна с ног. Тот встает и опять произносит это слово. Я растерялся и не знал, что делать. «Боже, как такое могло случиться?» — думал я. К тому времени Хоби был моим лучшим другом. Сначала я продолжал играть, даже после того, как Хоби ушел. Однако совесть в конце концов заговорила во мне, и я тоже ушел с поля и обнаружил Хоби за углом школы. Он плакал и повторял одно и то же: «У меня болит душа». Будь это в иных обстоятельствах, Хоби измочалил бы Кирка Трухейна так, что пришлось бы вызывать «скорую помощь». Однако одного этого слова хватило, чтобы отнять у него всю силу. Оно сразило его наповал. Вот что такое — знать, что ты никогда не сорвешь с себя эту бирку.

И я действительно думаю, что вот так оно и бывает. Семья? Конечно. Она всегда на первом месте. Однако история тоже меняет людей. Не так ли? Я имею в виду исторические силы — твое место, твое общество, его правила и институты. Это то, что называется политикой, верно? Попытки убрать пяту истории с горла людей. Позволить им быть теми, кем они хотят. В концептуальном виде это может быть и костыль. Вот почему так много людей сегодня хотят быть жертвами. Ведь тогда им не нужно принимать на себя бремя развития вне рамок исторических катаклизмов, таких как война или голод. Им нужно как-то оправдаться в том, что они никак не могут найти свое счастье. Однако в этом тоже заключается реальность. Время и обстоятельства могут сорвать твои планы. Они могут свести тебя с ума — постепенно, незаметно, так, как они свели с ума Хоби. Или судьбоносное для всего человечества время, которое сделало моего отца таким, какой он есть. И возможно, Зору. Я всегда думал об этом, — говорит Сет, въезжая на парковочную площадку перед магазином. Он смотрит на меня, и в его взгляде я вижу осмысленную решимость. — Я всегда думал, что среди прочего, вклинившегося между нами, была история.