Понадобилось шесть месяцев совместной жизни в Сиэтле, чтобы между нами возникла интимная близость, и даже тогда мы сначала не были уверены в серьезности отношений. Однако тогда, в мотеле, достоинства, которые воплощала в себе Люси — постоянство и верность дружбе, — казались мне самыми важными в мире. Глядя на ее крошечное, симпатичное, серьезное личико, я с волнением думал, что из всех моих знакомых и друзей Люси — единственная, кому можно верить без оглядки.

— Ты просто сама не знаешь, какая ты отважная.

— А что такого особенного я сделала? Сидела здесь и ждала.

— Да знаешь ли ты, что любой другой на твоем месте скорее всего взял бы ноги в руки и смылся отсюда? И далеко не всякий человек согласился бы ехать по пустыне всю ночь. Ты золото, а не девушка. Ты знаешь это?

Люси покраснела. Румянец залил все ее лицо. Она взяла меня за руку и закрыла глаза, стараясь не поддаться соблазну наслаждения моим — да и чьим бы то ни было — восхищением.

Мои родители так и не узнали ни о чем. Впрочем, они и не старались узнать и никогда не расспрашивали меня о подробностях моего «похищения» и «освобождения». Даже моя мать, которая все последующие годы не уставала восхвалять Бога за мое спасение, никогда не спрашивала ни о чем. Время от времени при упоминании об этом событии я намекал отцу, что, возможно, все обстояло вовсе не так, как он думал, но он явственно предпочитал не углубляться в эту тему, так как ничто уже не могло изменить наших отношений, навсегда отравленных взаимной неприязнью. И по сей день я корю себя за то, что подверг его таким жестоким испытаниям. Однако вместе с тем во мне вызрело убеждение, что у меня были на то причины. И мне воздалось по моим делам, Бог тому свидетель. В 1978 году, через год после того, как Джимми Картер объявил амнистию дезертирам и всем, кто уклонился от призыва, я смог вернуть себе имя, с которым родился и от которого уже начал отвыкать. И тогда же я вручил своему отцу чек на 32 659 долларов — мой долг плюс набежавшие проценты по тогдашнему курсу. Он взял деньги и сурово кивнул. Я понял, что все эти годы мысль о такой огромной сумме никогда не выходила у него из головы.

В Сиэтле первые несколько месяцев я жил в соответствии с инструкциями Джун. Два раза в неделю звонил родителям из телефона-автомата и уверял их, что со мной все в порядке, но при этом не раскрывал своего местонахождения. Мы выбрали Сиэтл, потому что он рядом с границей. Если бы вдруг возникла хоть малейшая опасность разоблачения, через час мы уже могли бы оказаться по ту сторону границы, в Британской Колумбии. Конечно, первые недели прошли под знаком страха. Я часто ездил в Канаду посмотреть на Ванкувер. Однако довольно скоро привык к Сиэтлу и обустроился там. Вещи, похоже, обретали привычные формы, и можно было перевести дух. Насколько мне удалось узнать, розыски Сета Вейсмана ФБР длились не больше недели в августе. Мои родители, да и все, кто знал меня в Дэмоне, заявили, что я уехал в Канаду. Нередко у меня возникали опасения, что ФБР заинтересуется Майклом Фрейном, уже попавшим однажды в их поле зрения, возьмет его в разработку и поймет, что в Лас-Вегасе произошла накладка. Однако в газетах, выходивших в Дэмоне и Сан-Франциско, которые я внимательно прочитывал всякий раз, когда они попадали ко мне в руки, писали, что дело о теракте на территории ЦПИ так и осталось нераскрытым. Через год-полтора о нем и вообще перестали упоминать в прессе.