— Хоть что-то в жизни не меняется, — тихо говорю я.

Она следует за моим взглядом.

— А, это… Мне нужна была шпаргалка для дачи показаний. — Когда она улыбается, тесная кабинка, в которой я сижу, наполняется жаром. — Рада тебя видеть. Жаль, что в таких условиях…

— Да, я бы выбрал другое место.

Она опускает голову, а когда поднимает снова, лицо ее залито краской.

— Ты, похоже, неплохо жил в Векстоне. Эти старики… они обожают тебя.

— Хоть кто-то… — отшучиваюсь я, но шутка не находит понимания.

Я перевожу взгляд с завитков ее волос на чуть кривоватый резец — благодаря этим мелким дефектам она когда-то казалась мне еще красивее. И почему она отказывалась это понять?

— Ты выглядишь потрясающе! — бормочу я. — Знаешь, за двадцать восемь лет я так и не встретил другого человека, который отвечал бы персонажам фильмов или переставал ставить знаки препинания, потому что они портят красоту букв.

— Я от тебя тоже многому научилась, Чарлз, — говорит Элиза. — Один очень мудрый фармацевт как-то сказал мне, что некоторые вещества нельзя смешивать, потому что смесь эта, какими бы гармоничными ни казались компоненты, окажется смертельной. К примеру, гашеная известь и аммиак. Или ты и я.

— Элиза…

— Я так тебя любила… — шепчет она.

— Знаю, — тихо говорю я. — Я просто хотел, чтобы ты любила себя чуть больше.

— Ты о нем хоть изредка вспоминаешь? О нашем сыне?

Я неуверенно киваю.

— Все, наверное, было бы иначе, если бы…

— Не говори этого! — В глазах у нее стоят слезы. — Давай поступим так, Чарли. Выберем из всех слов, которые мы должны сказать, только самые главные, самые лучшие. И скажем их сейчас.

Вот она, моя старушка Элиза, выдумщица и сумасбродка; как можно было в такую не влюбиться? Я знаю, что зыбучие пески раскаяния затягивают и ее тоже, а потому киваю.

— Хорошо. Только я скажу первым.

Я пытаюсь вспомнить, каково это, когда тебя любит человек, не знающий границ, но при этом выживший вопреки своему неведению.