Эмма опускается на скамью рядом со мной.

— Боже! — шепчет она. — Что же нам делать?

— Я… считаю, нужно добиться, чтобы Джейкоба признали невменяемым.

Она вскидывает голову.

— Что? О чем вы говорите? Джейкоб не сумасшедший…

— Вы только что уверяли меня, что он не может предстать перед судом, а теперь утверждаете, что он слишком дееспособен, чтобы использовать в качестве защиты невменяемость. Либо одно, либо другое! — возражаю я. — Можем ознакомиться с уликами… Но, судя по вашему рассказу, улики против Джейкоба очень весомые, включая его признательные показания. Я действительно полагаю, что это лучший способ уберечь его от суда.

Эмма меряет коридор шагами. Луч света падает ей на волосы и щеку, и внезапно я вспоминаю курс по истории живописи, который прослушал в колледже: на «Пьете» Микеланджело, «Мадонне с младенцем» Рафаэля и «Мадонне в гроте» Леонардо да Винчи Мария не улыбается. Неужели потому, что знает, что находится на острие копья?

— Если получится с невменяемостью, он вернется домой? — спрашивает Эмма.

— В зависимости от обстоятельств. Судья имеет право направить его на принудительное стационарное лечение, пока не удостоверится, что Джейкоб не представляет опасности для окружающих.

— Что вы подразумеваете под принудительным стационаром? Вы говорите о психбольнице?

— Такое вполне может быть, — признаюсь я.

— Значит, у моего сына два пути — либо в тюрьму, либо в психушку? Третьего не дано?

— Третий — это что?

— Его отпускают, — отвечает Эмма. — Признают невиновным.

Я открываю рот, чтобы сказать ей: это дело маловероятное, легче научить Тора вязать на спицах, — но вместо этого просто делаю глубокий вдох.

— Почему бы нам не спросить самого Джейкоба?

— Ни в коем случае! — отвечает Эмма.

— К сожалению, решать не вам.

Я встаю и иду в кухню. Джейкоб перебирает в миске чернику и дает ягодки помельче Тору.

— Вы знали, что он любит ягоды? — спрашивает Джейкоб.