— Я вообще не помню, чтобы я дотрагивался до него. Нет. Я никогда не чувствовал сексуального влечения к Томми.

— А у тебя была такая возможность? — настаивал Элиот.

Остин покачал головой.

— Мы никогда не оставались наедине. На улице мы беседовали на глазах у всего квартала. Этим ограничивались любые контакты.

Элиот удовлетворенно кивнул.

— Почему он вдруг решил обвинить тебя в этом?

— Протестую, ваша честь. Свидетель утверждает, что совсем не знает Томми. Как он может утверждать, что было у мальчика в голове?

— Он свидетельствует о своих впечатлениях. Ваша честь, в компетенции присяжных делать выводы.

Судья Хернандес, как мне показалось, был благодарен Элиоту за явную подсказку, ему не приходилось напрягаться, чтобы придумать, как отклонить мой протест.

Элиот видоизменил вопрос.

— Как вы думаете, почему Томми решил обвинить вас в том, чего вы не совершали?

Остин, казалось, задумался над вопросом.

— Я уже говорил, мне он показался одиноким мальчиком, которому не хватает родительского тепла. Я думаю, он пытался привлечь к себе внимание.

Элиот вполне удовлетворился ответом — он выдержал паузу и произнес столь долгожданные для обвинения слова:

— Я передаю свидетеля.

Прокурор может блеснуть, допрашивая обвиняемого. Разоблачить его наглую ложь. Раскопать какую-нибудь криминальную деталь из прошлого. Прокурору доступно выявить некоторые противоречия в показаниях при слабой защите.

Остина трудно было назвать заурядным обвиняемым, а его адвокат был едва ли не лучшим в своей области.

Они не допустили промашки в показаниях. Выступали как по одним нотам. Мне просто не за что было уцепиться. Блокнот был пуст.

— Привет, Остин, — начал я.

Он вежливо кивнул.