— Да, я помню ее имя в письмах.

— Вы читали письма?

Я опешил. И тут же понял, что он вовсе не шутил, говоря о своей забывчивости.

— Да… как я объяснял, мне пришлось их прочесть ради моего пациента.

— А… Ну, теперь это не имеет значения.

— Он постучал острым пальцем по подлокотнику: мне показалось, что на этом месте уже заметна вмятинка.

— Говорите, Беатрис что-то оставила у Эсми?

— Думаю, что так, только Эсми, знаете ли, ненадолго пережила Беатрис. Внезапно заболела и могла просто не успеть отдать Од то, что оставила для нее мать. Од всегда говорила, что Эсми умерла от разбитого сердца.

— Должно быть, Беатрис была доброй хозяйкой.

— Если она хоть немного походила на свою дочь, она была удивительным человеком, — с грустью ответил Генри.

— И Од так и не узнала, что это за доказательства любви?

— Да, так и не узнала. Ей так хотелось узнать. Я искал сведений об Эсми и в муниципальной книге обнаружил, что ее звали Эсми Ренар, и родилась она, думаю, в 1859-м. Но больше ничего не нашел. Родители Од купили дом в родной деревне Эсми, но его продали после смерти Ива. Я даже названия не помню.

— Значит, она была несколькими годами моложе Беатрис, — заключил я.

Он поерзал в кресле и заслонился от света, чтобы лучше меня видеть.

— Вы так много узнали о Беатрис, — с удивлением сказал он. — Вы любите ее так же, как Роберт Оливер?

— У меня хорошая память на числа.

Я начал думать, что пора уходить, чтобы снова не утомить старика.

— Так или иначе, я ничего не нашел. Перед самой смертью Од сказала, что ее мать была лучшим из всех людей, кроме… — он вдруг охрип. — Кроме меня. Так что ей, может быть, и не нужно было знать.

— Конечно, этого достаточно, — сказал я, чтобы его утешить.

— Хотите увидеть ее портрет? Беатрис?