А вот в моей жизни тогда смысл был и очень важный, как раз такой, как я хотела чтобы был: мы, чуть ли не с красными бригадами, пробиваемся на свободу с друзьями, разве не красота? Причем не как-нибудь тупо, а очень сложно, изучая старинные тексты, гримуары, работая в группе. И как будет выглядеть результат, не знает никто на свете кроме великих посвященных. И мы работаем 24 часа в сутки, и работаем на самой любимой работе — на великой. Которая заключается в том, чтобы стремиться к тому, что тебе действительно нравится.

Однажды я нашла книжку про полярников — как они в изоляции начинали не любить друг друга и сходить с ума, и яростно задергивать занавеску, лишь бы не видеть своего товарища по дрейфу. Я, конечно, перепечатала этот текст для всех товарищей по дрейфу. Я слушала Курехина 2-капитана-2 и ощущала, как разворачивается по ветру наш корабль. Пассажиры на нем были братья и сестры и все желали друг друга. Я гордилась каждым из них. До сих пор, хотя прошло уже 2,5 года, как у меня нет этого бреда, я все ещё придаю особое, конечно же, преувеличенное значение словам МН, с которой мы общаемся раз в полгода (я не могу с ней просто разговаривать, не знаю, о чем, а она, скорее всего, не особенно мной интересуется. И в этом нет ничего удивительного — мы ведь и в эпоху «группы» общались совсем немного. Остальное я понимала «и так»).

Выздоровление же мое от бреда началось 2,5 года назад, когда в очередной раз читая сообщение ЕП, я вдруг почувствовала со смутной тоской, что оно написано вовсе не для меня, и вообще перестала понимать, какое это имеет ко мне отношение. Со временем пришлось признаться, что никакого. Оказалось, надо же, что ЕП вовсе не пишет тексты в расчете на то, что я их прочитаю и что-то напишу в ответ. Он пишет их из своих соображений, которые ко мне не имеют никакого отношения. Это был страшный удар. Я погрузилась в депрессию. Пришлось признать, что возвышенная и горячая любовь ЕП ко мне — продукт моего личного творчества. Он даже не ответил на покаянный вопрос, что я написала ему по ицк через год молчания, и его-таки можно понять: ведь в остром психозе я забрасывала его тысячами ужасно дурацких сообщений, вознаграждая себя за все эти неразговоры, которых у нас не было. Про то, что у меня вывеска «аптека» за углом. Про то, что я поняла что я — это АЧ. И что я его люблю. И еще 100 раз про это.

В общем, вот с этого неприятного осознания начались перемены в моей картине мира. Никуда не делся только АЧ. Он как относился ко мне, будто я маленькая девочка, так всё и осталось, хотя я за годы депрессии здорово состарилась, и совсем больше не похожа на маленькую девочку. Только если раньше мне казалось этого слишком мало, то теперь вполне достаточно.