– Не убьет! – заверил Шарыгин. – По причине наличия отсутствия.

– Других убивать будет. Не жалко детей?

– Значит, так, – перебил его Шарыгин. – Хочешь жить – будешь дышать, как я скажу. Последний шанс тебе даю: явку с повинной. Тогда тебе дадут шесть, от силы десять лет трудовых лагерей. А если, идя тебе на встречу, Шатрову мы переквалифицируем как непредумышленное убийство, по неосторожности, – вообще красота. Срок в два раза меньше. А там и на УДО можно заяву подавать. Отдохнешь на зоне годика три и выйдешь довольный и счастливый.

– УДО? Что это?

– Условно-досрочное освобождение. Все-таки я слишком мягкосердечный и гуманный – а, Бандера? Гуманный?

– На все сто! – важно подтвердил сержант Бандера.

– А заявление об изнасиловании? Которое в деле?

Шарыгин махнул рукой.

– Можешь забыть. Выручу тебя еще раз, авансом. Мы люди добрые. Мы, может, друзья твои, настоящие. Таких нигде не найдешь.

– Я не могу… – сдавленно произнес Мышкин. – А убийца тем временем…

Толстяк приблизил к нему свое круглое лицо, по-прежнему издававшее легкий запах сгоревшей проводки, и медленно, с ненавистью и презрением, заявил:

– Ты и есть убийца, придурок! И дело твое конченое! Разве что на зоне совершишь попытку к бегству. Которую, конечно, конвой пресечет.

– Я не побегу, – мрачно сказал Мышкин. – Не дождетесь. Не будет такого подарка Бандере.

– Ха! – удивился Бандера. – Все так говорят поначалу: «Не побегу!». Если надо побежишь, как миленький. До самого горизонта.

Мышкин решился.

– Давайте бумагу и ручку, – сказал он Шарыгину.

Потом спросил:

– Что писать?

– Все равно что, – ответил Шарыгин. – «В ГУВД от такого-то, год рождения, адрес. Явка с повинной. И дальше излагай поближе к материалам дела.

– Покажите материалы дела. Я должен посмотреть. Вы же не хотите, чтобы появились непреодолимые противоречия? Ни один суд не примет.