В панике мы вернулись назад, обшарили кусты и живую изгородь, шепотом произнося кличку, которую и громко-то выговорить трудно, пока не обнаружили кошку у самого крыльца. На абсолютно черном газоне она казалась серой тенью.
Мы присели на корточки вокруг маленькой предводительницы группы, и Рузвельт напряг мозг, чтобы понять, о чем думает кошка.
— Она хочет войти в дом, — прошептал Фрост.
— Зачем? — спросил я.
— Там что-то неладно, — пробормотал Рузвельт.
— Что именно? — вмешалась Саша.
— Там живет смерть, — перевел Фрост.
— Но двор она содержит в порядке, — сказал Бобби.
— Доги ждет, — напомнила Саша кошке.
Рузвельт сказал:
— Мангоджерри говорит, что людям в доме нужна помощь.
— Откуда она знает? — спросил я, заранее зная ответ. Мы с Сашей и Бобби прошептали его хором: — Кошки знают правду.
Мне хотелось схватить Мангоджерри под мышку и побежать, словно она была мячом для регби. Но у кошки были когти и зубы, и она могла сопротивляться. Кроме того, нам было нужно ее
Вынужденный получше рассмотреть дом в стиле королевы Виктории, я понял, что нахожусь в Зоне Сумерек. Окна второго этажа освещало лишь безошибочно узнаваемое мерцание телеэкранов, а две комнаты первого этажа — видимо, кухня и столовая — были озарены дрожащим оранжевым пламенем свеч или керосиновых ламп.
Наш хвостатый гид вскочил и устремился к дому. Кошка дерзко поднялась по ступеням и исчезла в тени заднего крыльца.
Может быть, этот феномен семейства кошачьих обладал развитым чувством гражданской ответственности. Может быть, этические принципы не позволяли Мангоджерри проходить мимо человека, попавшего в беду. Однако я подозревал, что ею руководит свойственное кошкам любопытство, которое так часто заводит их в беду.
Какое-то время мы продолжали сидеть полукругом, пока Бобби не спросил:
— Слушайте, тут действительно погано или это мне только кажется?
Неформальное голосование на сто процентов подтвердило точку зрения Бобби.