Он остановился.

— Проси прощения.

— Извини.

Ив сказала:

— Ты меня перебил.

— Извини.

— Я тебя прощаю. Но ты рассердил меня, Джона Стэм. Ты должен был сам мне рассказать. Должен был давно рассказать, чтобы я сюда не ездила. Пощадить мою гордость. — Она прижала Ханну к себе в пародии на объятия. — Лапочка, ты такая страшная. Ш-ш-ш, не обижайся. Ты ведь даже не понимаешь, о чем я говорю, верно? — Через плечо Ханны Ив смотрела прямо на него. — Ты должен был давно мне рассказать. Показать не старую, а нынешнюю фотографию. Чтобы я убедилась, каким она стала страшилищем. Бедная ты девочка. Уродина ты моя. — То ли обе они тряслись, то ли одна дрожала и трясла другую. — Боже милостивый, Ханна, мерзей тебя не найдется человека во всем округе Нассау. Отвратный гипсовый слепок. По сравнению с тобой я херувим. Воплощение красоты. По сравнению с тобой я головой касаюсь неба. Тебя бы в клетку запереть и в море выбросить. — Она засмеялась, она заплакала. — Ты совсем не такая, как я. Мы даже не принадлежим к одному виду. Ты же не понимаешь, да? Куда тебе понять. Ничего ты не понимаешь, уродливая и тупая. Ты ведь даже не человек, Ханна. Меня это убивает. Ты меня убиваешь. Ты не понимаешь, о чем это говорит, — что он предпочел тебя. Это многое говорит… — Она разомкнула объятия, рука с ножом поднялась — многое говорит о том, что — до уровня их глаз, и он увидел — многое говорит о том, что он, — что они в точности одного роста, что — многое говорит о том, что он чувствует — в каком-то ином времени, в более милосердном мире они могли бы оказаться сестрами — многое говорит о том, что он чувствует ко мне.

В носках он заскользил по деревянному полу, оттолкнулся рукой от подлокотника кресла, и в это мгновение поднял глаза и успел увидеть бессловесный провал лица Ханны и брызнувший вишневый сок.

Эпилог Семейная терапия

Эпилог

Семейная терапия

Теперь Джона проводит выходные с родителями. Ему нравится сидеть с новорожденным племянником, которого его мать именует Ангелом, словно так и значится в его свидетельстве о рождении, — вообще-то малыш записан Грэмом Александром Хаузманом. Кейт называет его то Малышом, то (когда непосредственно обращается к нему) Гэ-рэмом, Гууу-рэмом. «Гуу-рэм», — воркует она, щекоча младенческий живот, и младенец улыбается, или пускает газы, или и то и другое одновременно. Гу-гу-рээээм.

Эрих зовет сына Алекс. Он предпочел бы сделать это имя основным в честь своего деда по матери Александра Шлиркампа. В последние месяцы беременности Кейт Эрих развернул кампанию за то, чтобы переставить имена, отодвинуть Грэма на второе место, — если, конечно, нудные разговоры Эриха можно охарактеризовать бравурным словом «кампания». Кейт весело напомнила, что Гретхен имя дал отец, и теперь, по всем правилам, ее очередь. К тому же стоит произнести «Александр Грэм» — и все вспомнят Александра Грэма Белла,[31] а ей ни к чему, чтобы ребенка прозвали «Малышом Беллом» (а ее, о ужас, «мамашей Белл»).