Дуло смотрело ему в промежность.

— Нет. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Нет!

Антиквар выстрелил в темное пятно.

Поллок издал звериный вой. С искаженным лицом, дрожа всем телом, зажимая руками промежность, он сидел на полу, и из его горла, из самой глубины, исторгался стон, становившийся все громче и громче.

— Боже мой, — пробормотал Розенблаум.

Гэвин Дейли направил револьвер на Лукаса:

— Уходим.

Лукас словно прирос к полу.

Старик прошел к двери и, сделав знак сыну, повернулся к старому знакомому:

— Извини, Джулиус. Мне жаль, что это произошло здесь.

Поллок ревел уже во все горло.

Удерживая Розенблаума под дулом револьвера, Гэвин Дейли посмотрел на раненого — белое как простыня, перекошенное болью лицо, выпученные глаза, липкая пленка пота на лбу, дыхание мелкое, учащенное, руки, все в крови, на промежности.

— Удачи тебе, когда захочешь в следующий раз повеселиться. — Антиквар ткнул револьвером в сына, прижимавшего к груди карту и выглядевшего как попавший в круг света кролик. — Пойдешь со мной. — Он отшвырнул револьвер. — С этим покончено. Может быть, для этого отец и послал его мне. Не знаю. Но с этим покончено.

Гэвин Дейли протопал мимо застывшей в ужасе секретарши, вышел из офиса и шагнул к лифту.

— Отец, это же безумие! — воскликнул Лукас, когда кабинка тронулась с места. — Ты совсем спятил?

— Заткнись. С тобой, мальчик, я еще и не начал.

Дейли-младший промолчал. Они спустились, и антиквар вышел на улицу.

Черный лимузин уже стоял напротив входа. Едва увидев клиента, шофер выскочил и открыл заднюю дверцу.

Лукас первым забрался в салон.

— Как ваши дела, сэр? — осведомился шофер, беря у старика палку.