Укрыться бы заранее. Одеяло – не лучшее укрытие. Да. Действуй, Ломакин, как задумал.

– Тук-тук! – игриво прозвучало у дверей, потом «тук-тук» костяшками пальцев о дерево. – Можно?

Ломакин промолчал. Ломакина здесь нет.

Дверь распахнулась под ударом ноги. Но никто не влетел в проем, выжидал: вдруг сюрприз? вдруг огреют сзади по башке?

После затяжной паузы Ломакин угадал резкое вихревое движение – видеть не видел, но угадал: «Петр-первый» в полном соответствии с киношными образчиками небось стволом водит – полуприсев, сжав обеими руками, ловя на мушку… пустоту.

Пустоту, пустоту! Нет никого!

Впрочем, замкнутое пространство само по себе демаскирует: как бы удачно ни спрятался, ищущий найдет, если знает – есть тут, есть, но спрятался. Даже при полной неподвижности, даже не дыша – ты есть. Флюиды.

Но где ты есть, мастер?!

У противоположной окнам стены, вправо от двери, стоял шкаф. Тот самый; чуть сдвинутый. С правой стороны этого шкафа, в углу, образованном стеною и шкафом, стоял Ломакин. И стоял ужасно странно, – неподвижно, вытянувшись, наложив ладони на заднюю крышку шкафа, приподняв голову и плотно прижавшись затылком к стене, в самом углу, казалось желая весь стушеваться и спрятаться. По всем признакам, он прятался, но как-то нельзя было поверить. И правильно! Он не прятался, он засел в засаду… если эту позу можно характеризовать как «засел».

Если бы «Петр-первый» предпочитал книжки на досуге читать, а не видик смотреть, то мог бы и ЗА шкаф сунуться, стволом проверить – кто тут у нас? А у нас тут фигура – точно окаменевшая или восковая, бледность лица ее неестественная, черные глаза совсем неподвижны и глядят в какую-то точку в пространстве! Что бы тогда оставалось делать Ломакину? За палец укусить непрошеного гостя? Да? А тот вне себя три раза из всей силы ударит револьвером по голове припавшего к нему «Мерджаняна» – и, кстати, обнаружит: не Мерджанян это вовсе! Так что нельзя показываться на глаза…

«Петр-первый» все-таки предпочитал не книжки, а видик. Потому вместительный шкаф был им воспринят как вместилище тела, ошалевшего от жути, дрожащего тела. Эка! В шкаф забрался, клиент! А выступал-то по телефону, выступал-то!

Ломакин прошершавил ладонью по крышке: ага, здесь я, внутри. (По такому шороху не определить – внутри или снаружи. Ну разумеется, внутри! Книжек «Петр-первый» не читал, все больше – видик, видик…).

Ломакин мобилизовался, и…

… и «Петр-первый» предсказуемо прыгнул к шкафу. Наверное, нацелил ствол. Только не выстрели сгоряча, придурок! Пуля насквозь прошьет и дверцы, и заднюю крышку, и… Ломакина.