— Да, я тоже скучал по кино. Только я, наоборот, в Москве. Я в Москве ради кино в посольство Франции постоянно ездил. И студентов своих проводил. Они развязывали уши шапок, отклячивали челюсть, шли мимо милиции с дебильным видом. И получались иностранцы. «Американского дядюшку», свежего Годара… И почему-то «Репетицию оркестра» тоже у французов.

— Ну, то французское посольство, а то советское. Люка, естественно, в посольство-то советское ногой не ступала. Кино вертели в Обществе дружбы.

— А чем Общество дружбы лучше?

— Тем, что тоже советская похлебка, но все-таки пополам с чем-то французским. Так вот, мне казалось естественным, что она ходила встречаться со всеми приезжавшими. С туристами, командировочными. В темноте, по вечерам, когда им удавалось удрать от своих стукачей. Они рассказывали, что происходит. Какие фильмы запрещают. «Проверка на дорогах» Германа попала под запрет. «Долгие проводы» Муратовой. С тех пор лежат. Множество написанных вещей не проходит цензуру. Сейчас еще хуже.

Ну вот. Мама бралась все это непечатное передавать в издательства. Рулил этим движением с той стороны знаешь кто? Плетнёв. А мне об этой опасной контрабанде знаешь сколько было известно? Нисколько. Она Плетнёва слушалась куда охотнее, чем меня. И уж точно меня не посвящали в самую опасную задумку. Я подозреваю… но у меня доказательств нет… что они замыслили помогать людям бежать. Решили устраивать побеги. Первый же опыт ее и сгубил. Вернее говоря, второй. Первый просто не состоялся. Они, по-видимому, хотели организовать побег кому-то из Таганского театра…

— Который сто раз собирался и не приехал.

— Который не приехал, именно. В Болгарии отыграл, а Францию им отменили. По официальной версии, с главным актером неладное случилось. С маминым любимцем. То ли он от пьянства на ногах не стоял, то ли под суд его отдали за какие-то концерты.

— Он не только мамин был любимец. И ты знал бы, Ульрих, что были у него за похороны… Я был на них…

— Воображаю. Но не в этом совершенно сейчас дело. Я лично думаю, что дело в другом: вероятно, открылось, что кто-то из них планировал сделать ноги. Потому и театр из Болгарии завернули. Не повидалась Люка с отцом. Семен только Болгарию увидел, Францию не увидел. Зато она еще полгода прожила. А потом приехала та самая троица, которую Лючия повезла в Испанию.

Ульрих замолчал и остальное думал уже беззвучно, глядя, как у носка прорезиненного сапога две оттаивающие лягушки сползаются для бракосочетания.

Вот так ползал в мыслях и Вика, зацепившись взглядом за сетку с запачканным буклетом и мятым пластиковым стаканом. Под иллюминатором в радужном круге отражался самолетик на свежем облаке, напоминая пацифик. Версия Ульриха о помощи невозвращенцам — отчаянная, логичная, в духе обычной Ульриховой конспирологии, — не доказана. А вот нюанс, что театр был не где-нибудь, а в Болгарии, обсуждавшийся тогда с Ульрихом, ныне, после звонка агентши, озаряется новым светом.