Со стороны глянуть — пьяного ведут, расстегнутого, музыка воет. Брюхатый дядька у кромки моря спускает на воду катамаран. А, все понятно. Когда море выбросит тело, будет объявлено, что Виктор заправски по-русски решил выкупаться в море двадцать второго октября, не соразмерив силы, закалку и низкую температуру воды, увы.

Интересно, они с Мирейкой именно так разделались? И с Бэром?

Виктор даже не пробовал кричать, поскольку крик не входил, как известно, в набор мыслимых для него действий. Он не знал, что кричать. Покорно брел. Как-то даже вроде бы интересно было понять, будто фильм смотрел, что же после этого будут делать.

На кромке рядом со спускаемой лодкой покоились брюхами кверху еще две или три. Сохли. Одна деревянная, скорлупистая, и два плоскодонных пластмассовых каяка. Это плавсредства, которые выдают напрокат клиентам на пляже. И будут давать. Жизнь дальше пойдет. Даже когда они меня утопят, эти лодки на пляже будут все равно давать. И с музыкой, с этим вот рэпом «умца-умца» будут летать над моим телом по морю лебеди-корабли.

Элегическое состояние не покидало бы Виктора до последней точки, если бы одна из лодок вдруг не ожила, не встала на дыбы и не побежала прямо на них. Застыли в изумлении и Николай, и деятельная Люба, а от катамарана ринулся к ожившей лодке пузатый амбал. Но он не сумел смирить лодку, которая оказалась очень сильной, и, подскакав прямо к троице, лодка изо всех сил бацнула по голове и повалила Любу и покрыла ее собой. Высвобожденный для обзора Бэр изо всей силы обрушил свой немалый кулак на висок Николая, а другой рукой вонзил тому прямо в солнечное сплетение, развертев в ловких пальцах, остро заточенный карандаш. Это было дополнено рубяще-режущим ударом по кадыку Николая. Он работал ребром ладони, как в каратэ. Бэр? Да, Бэр. С двухдневной щетиной, он, точно! Почему же умеет драться? Э, да Бэр ведь бывший боец чуть ли не Моссада. Хотя когда был этот Моссад! Сорок лет назад? А вот, как видим, не забывается… Виктор все смотрел фильм, на глазах преображающийся из элегического в джеймсбондовый. Бэр остекленело глядел на Виктора, явно не понимая ни его появления тут, ни почему он пассивно стоит. Но домчавшийся от катамарана дядька с силой вжал прямо в горло Бэра зеленую бутылку, расколотую розочкой.

Тут Виктор, который считал, что не умеет орать, исторг из груди такой страшный, такой неизбывный и безутешный и дикий вопль, что сам себя оглушил, перед глазами зеленое стекло все жутче окрашивалось со всех сторон алым, а нападавший повалился еще от чьего-то удара прямо на Бэра, и это все было хуже, чем Виктор видел когда-либо в самых разрушительных снах. Поэтому Вика метнулся куда-то назад и вбок, там была кабинка, он вбежал и закрылся, чтобы прекратить фильм и чтоб напавший на напавшего не вздумал напасть еще и на него. Точно, именно это пришло в голову напавшему на напавшего или кому-то еще из тех валявшихся страшных, оглушенных, запачканных кровью тел. Правда, тот, кто тянул его дверь, кричал не языком напавших, и вообще от него не разило тяжелым, сыромятным хеканьем и хаканьем. Дверь тянули, если можно так выразиться, грациозно, и французский, но немножко не французский знакомый голос, имевший такие модуляции, которые почему-то просочились сразу внутрь сердца Виктора, минуя его уши, все настаивал и убеждал: