Они ждали. Хольст долго молчал.

— Ладно, слушайте, — начал он. — Рабен был командиром. Не существует закона, который наказал бы его за то, что он загнал мальчишку вроде Себастиана в то гадючье гнездо. Он был вправе сделать то, что сделал. И что мне оставалось? — Хольст мрачно усмехнулся. — Только устроить всем небольшой сюрприз. Среди тел и фрагментов, которые в тот день привезли из деревни, была лишняя часть. Рука.

Его глаза смотрели вдаль — в прошлое.

— Я подумал, что если об этой руке узнают там, в Копенгагене, то возникнут вопросы, и гибелью наших парней займутся всерьез. Тут ходило много слухов. Как убили целую семью местных.

— Вы думаете, это сделали бойцы Рабена? — спросил Странге.

— Кто же еще? Никто не поверил той сказочке об офицере-невидимке. Я думал… — Он потянулся за сигаретами, снова закурил. — Думал, что армия во всем разберется, проверит все, раскопает правду. Мы ведь не скрываем ничего, что здесь происходит. Во всяком случае, не такое. Но… — Он изогнул губы в кривой усмешке. — Но тут я сильно ошибался. Военный прокурор не стал даже слушать о том, что мирные жители могли быть убиты датскими солдатами. И они остались безнаказанными! Это потом уже Рабена заперли в психушку, за другие дела.

Лунд сверилась с документами.

— Та рука принадлежала террористу-смертнику, — сказала она.

— Я не знаю, кому она принадлежала. Просто рука, и все.

— Вы были расстроены. И составили ложное медицинское заключение.

— Руку привезли из деревни! Кто-то ведь должен был разобраться, что там все-таки произошло!

— У вас проблемы, Хольст, — сказала Лунд.

Он опять усмехнулся:

— Неужели? Как страшно. — Он наклонился к ней. — Себастиан умер здесь, в паре шагов от этой комнаты. У него было пробито легкое, только и всего. Случись это в Копенгагене, он был бы сейчас жив. Для современной медицины такая операция — пустяк. Но здесь… — Он зажмурился. — Здесь я не смог его спасти. Мне пришлось наблюдать, как он умирает. А психопат Рабен, который потащил их в ту деревню, раздобыл себе ловкого адвоката и вышел сухим из воды. Ему чуть медаль не вручили. И вы спрашиваете, не был ли я расстроен?

Гнев вырвался наружу. Хольст вцепился в стол обеими руками, сильными руками хирурга.

— Да! — заорал Фредерик Хольст в лицо полицейским. — Да, я был расстроен!

Лунд ждала, что последует дальше.

Через несколько секунд он справился с эмоциями и заговорил тем же ровным, скучным гоном, что и раньше:

— Но мои чувства ничего не меняют. Себастиана не вернуть. Поэтому все, что я могу, — это пытаться снова и снова спасти его, день за днем, на этом чертовом операционном столе. — Хольст шмыгнул носом, загасил недокуренную сигарету. — Это все, — сказал он и отшвырнул от себя фотоснимок с крестами на лицах бойцов. — Извините, что не оправдал ваших ожиданий.