После 7.30 утра в квартире Алана Мейтленда на Гилфорд-стрит зазвонил телефон. Алан, все еще сонный, в пижамных брюках — он никогда не надевал куртку, и целая коллекция их продолжала лежать в пакетах, — готовил завтрак на переносной плитке с двумя горелками. Выключив тостер, который имел обыкновение превращать хлеб в уголь, если за ним не смотреть, Алан поднял трубку на втором звонке.

— Доброе утро, — весело произнес голос Шэрон. — Чем ты занят?

— Варю себе яйцо. — Таща за собой телефонный провод, Алан подошел к таймеру на кухонном столе. — Оно варится уже три минуты — осталась еще одна.

— Дай ему шесть минут повариться, — весело посоветовала Шэрон. — Тогда у тебя будет яйцо вкрутую на завтра. Дедушка хочет, чтобы ты позавтракал с нами.

Алан быстро прикинул.

— Пожалуй, я могу. — И поспешил поправиться: — Во всяком случае, я хочу сказать «спасибо».

— Отлично.

— Я полагаю, твоему дедушке известно, что сегодня утром будет слушание по делу Дюваля, — вставил он.

— По-моему, он об этом и хочет поговорить, — сказала Шэрон. — Сколько тебя ждать?

— Я буду через полчаса.

Одеваясь, он все-таки съел яйцо.

Дворецкий в особняке на Юго-Западной Марин-драйв, по-прежнему двигавшийся так, словно у него болели ноги, провел Алана в просторную столовую со стенами, как и в главном вестибюле, выложенными обтянутыми полотном панелями. Алан увидел, что длинный дубовый обеденный стол накрыт на троих, со сверкающим серебром и белоснежными салфетками. На серванте резного дуба стояло несколько накрытых крышками блюд — по всей вероятности, с завтраком. Дворецкий объявил:

— Сенатор и мисс Деверо через минуту присоединятся к вам, сэр.

— Благодарю, — сказал Алан.

В ожидании он прошелся по комнате к окнам с занавесями из камчатной ткани, выходившими на широкую реку Фрейзер, что текла в сотне футов внизу. Посмотрев вниз, он увидел большие краны для подъема бревен, на которых играли пробившиеся сквозь утренний туман солнечные лучи. «Источник богатства этого дома, — подумал он, — и других подобных ему».

— С добрым утром, мой мальчик.

Сенатор Деверо стоял в дверях с Шэрон. Алан повернулся к ним лицом.

Как и в прошлый раз, голос сенатора звучал слабо. Сегодня он тяжело опирался на палку, а с другой стороны Шэрон поддерживала его под руку. Она тепло улыбнулась Алану. Он снова почувствовал, как при виде ее у него перехватывает дыхание.

— С добрым утром, сэр, — сказал Алан. Он отодвинул стул, и Шэрон помогла своему дедушке сесть. — Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете.

— Великолепно, благодарю вас. — Голос тотчас зазвенел, как прежде. — Моя единственная беда — то, что периодически я чувствую anno Domini[22]. — Он окинул взглядом Шэрон и Алана, севших с ним за стол. — Даже вы, молодые люди, станете со временем от этого страдать.