Когда я услышала от нашего ламы о Нагорье, у меня возникла догадка, что Евларий был не кто иной, как рэпа, и мне захотелось ее проверить. Таким образом, мое любопытство к „общине сверх-людей“ было двойным, но задуманный нами поход туда состояться не мог: лама отказался помогать нашей группе в его организации — по всей вероятности, ему были чужды наши мотивы. Я добилась все же, чтобы он сделал исключение для меня лично. Я сказала ламе, что хочу рассказать старейшинам общины о Евларий и „Откровении огня“. Это было не больше чем уловка, но она подействовала. Лама дал мне проводника, и в начале марта 1911 года я оказалась в Нагорье.

Не могу сказать, что мне там были рады. Даже простого дружелюбия я на первых порах в Нагорье не встречала. Это закрытое общество, не подпускающее к себе посторонних. Язык препятствием для общения не был — мой проводник был бурят, а бурятов в Нагорье достаточно. Препятствием было нежелание жителей поселка общаться с пришельцами — у них отсутствует интерес к внешнему миру. Больше всего меня поразило равнодушие старейшин общины к „Откровению огня“. Никто из них не пожелал со мной встретиться, и мне не удалось прояснить, был ли Евларий рэпа из Нагорья или нет.

Я могла наблюдать жизнь Нагорья только со стороны и потому воздержусь от каких-либо характеристик этого социального феномена — мои впечатления поверхностны. Могу сказать, что община по-прежнему состоит из разных религиозных групп, организованных как духовные иерархии. Послушание старейшинам там общепринятая норма поведения, но жить по-своему в Нагорье тем не менее можно — я сталкивалась и с такими случаями. Община следует негласному правилу: если ты не мешаешь ей, она не мешает тебе.

Я тоже, как и наш лама, хотела увидеть гтум-мо собственными глазами. Мне и в этом было отказано. К ритуалам, играющим в жизни Нагорья важную роль, меня вообще не допускали. Я решила ни за что не уходить из Нагорья с пустыми руками, и моя настойчивость была вознаграждена: мне сделали уступку и разрешили самой испытать ритуал шод — правда, при условии, что после этого я покину общину.

В Нагорье умерших не хоронят и не сжигают, а оставляют для грифов на отведенном месте — „месте мертвых“. Там, среди разрубленных на части трупов, и проводится шод. Мне было сказано, что его назначение — освобождение от страха одиночества. Я согласилась на шод не раздумывая. Одиночества я никогда не боялась — мне было страшно другое: пустота, бездействие, беспомощность. Я еще не знала, насколько последнее связано с первым.