На следующий день, вечером, в дверь Иоанна громко постучали. Он открыл — за дверью никого. У порога лежал конверт, на котором было написано только его имя. Он сразу догадался, от кого он.

«Отец Иоанн, я вела себя ужасно, простите, — читал иерей в письме. — Сейчас меня мучит совесть. Я хочу, чтобы вы это знали. Это не ваша вина, а моя собственная, что я в вас ошиблась, но сразу это не приходит в голову. После нашей встречи я не спала всю ночь, всю ночь думала. Откуда взялась эта мысль о нас, что мы друг другу суждены? В мае я услышала в Боброве от одной бабы, что в Кривинской церкви появился новый батюшка. Она сказала: „Хороший такой, ну прямо икона живая, только лицом светлее будет“. У меня от этих слов кровь закипела. В тот же день в твою церковь побежала. Увидела тебя: ты вылитый Никита. И такая сразу уверенность: мой. Мне жизнь как у всех не интересна. Был бы Никита жив и сказал бы мне — „иди ко мне жить“, я бы не раздумывала. Ты на него похож. Теперь знаю — только внешне. Ты обыкновенный. Ты жену и церковь ради особенной жизни не бросишь. Тебе особенная жизнь не нужна. А мне нужна. И она у меня будет. Не думай отбирать у меня книгу Никиты. Моя мать любила его. Отец их зарубил. Я их похоронила и книгу забрала себе. Я ее никому не отдам. Это чушь, что она не для женщин. Никита читал ее моей матери. Он читал бы ее и мне, если бы я не была тогда ребенком. Книга моя. Я хочу найти человека, с кем бы я могла прочитать ее от начала до конца. Но, может быть, еще лучше сделать это одной. Не для женщин эта книга, говоришь? Я буду первой кенергийкой. Я тебя больше не люблю, живи спокойно. Завтра я вообще перестану о тебе думать — я так решила. Наталья Симакова».