Подобраться, подумал Лимон, связать, упаковать и отправить Кухарчуку заказной бандеролью. Идиот! Выйдя на новую работу, он не стал следовать инструкциям. Никаких приятельских отношений ни с кем не заводил, хоть ему было трудно играть роль мрачного и нелюдимого жлоба. Общую неприязнь к себе он усугублял тем, что все делал из рук вон плохо. У него вечно срывалась резьба, ломались тяги, перегорали реле. Через неделю к Лимону прилипло замечательное прозвище — Наше Горе. А сменный механик уже всерьез подумывал: не выгнать ли нового слесаря к чертовой матери…

Первое донесение Лимона, отпечатанное (!) на допотопной машинке (!) в трех экземплярах (!!!), Кухарчук читал, стирая от скрипа зубы. Лимон, судя по всему, составил список работников парка и сопроводил каждую фамилию кретинскими комментариями. Невысокого, мол, роста, заикается, брюнет, любит сыр, болеет за «Динамо». Или: высокого роста, фикса из рыжего металла на правом верхнем клыке, голосует за кадетов, футболом не интересуется, но о бабах говорит охотно.

Уже во вторую смену Лимона заставили кого-то подменять, и трубил он в результате двое суток подряд, отсыпаясь, если выпадало несколько ночных часов, в салонах испытательских пульманов. После такой работы он блаженствовал дома, на Малой Дмитровке, отпаривая в ванной въевшееся машинное масло. А тут приказ Кухарчука, скороговоркой брошенный в телефон: немедленно, ноги в руки, явиться на старую квартиру для контакта. Что ты будешь делать… Вытерся наскоро, сочинил на ходу бутерброд с семужкой, рюкзак прихватил и двинул.

Едва открыл квартиру, предварительно поозиравшись, едва напился прямо из-под крана после семужки, как закрякала лестница, хлобыстнула дверь, и Кухарчук от порога сказал со сдержанной яростью:

— Ты зачем самовольничаешь, Георгий Федорович?

— Не понял, — сказал Лимон, пристраиваясь на табуретке. — Слово держу, работаю. Как мое донесение, между прочим, Евгений Александрович? Не уверен, что стилистически там все в порядке… Что дальше делать? Ребята какие-то туповатые. О политике ни слова. На уме — футбол и бабы. Я отразил…

— Заткнись! — прорычал Кухарчук, едва, видно, усмиряя желание вышибить из-под Лимона табуретку. — О ребятах… о донесениях твоих речь впереди. Скажи пока, почему намылился с завода?

— Ни сном ни духом! — перекрестился Лимон. — Чтоб я сдох.

— Странно, — задумчиво произнес Кухарчук. — Мне доложили, что в кадры пошел приказ о твоем переводе на заводской испытательный полигон. Инициатором перевода стал начальник полигона Чертков. Ты его знаешь? Или кто-то на Черткова надавил? Тогда — кто?