— Давай подумаем, — продолжал я. — Мне очень не хочется, чтобы мы, вступив в постоянный союз, вдруг осознали, что совершили ошибку.

— Хорошо, — спокойно ответила она.

Я провел с ней ночь, и мы занимались любовью с потрясающим успехом. Я наслаждался вернувшимися способностями, и Мейбл, судя по восторженным крикам, тоже.

Причина была ясна. Если исходившая от Ивара Гутьерреса угроза оскопления лишила меня мужской силы, то убийство Марты вселило страстное желание ринуться в пучину жизни, все испытать и испить свою чашу до дна.

Когда Мейбл заснула, тихонько посапывая и похрапывая, я вышел в гостиную, сел в кресло, налил себе коньяку и погрузился в глубокие думы.

Я знал, что Мейбл не моя женщина. Не такая красивая, как Дженни Толливер, не такая волнующая, как Николь Редберн. Но это нисколько не умаляет ее достоинств. Она прекрасно подошла бы другому мужчине, но не мне.

Я тихо сидел, глядя в темноту, пил и думал, чего же мне надо.

Глава 167

Глава 167

Приехала тетка Марты, чтоб увезти ее тело в Чикаго. Я спросил, согласна ли она провести панихиду в церкви на Мэдисон-авеню, и она согласилась в обмен на обещание, что «Питер-Плейс» возьмет на себя все расходы.

Янси Барнет, Кинг Хейес и я поработали с жеребцами, чтоб обеспечить достойную публику. В «Зале грез» мы повесили объявление, и многие клиентки обещали прийти. Клара Хоффхаймер сказала, что будет, Оскар Готвольд и Игги Самуэльсон тоже. Клуб закрыли до двух часов дня, чтобы служащие могли присутствовать на службе.

Антони Каннис, Михаэль Гелеско и Октавий Цезарь сообщили, что, к глубокому сожалению, прийти не могут, но каждый прислал ворох прекрасных дорогих цветов. Свою лепту внесли жеребцы. Мы с Янсом заказали венки. Маленькая церковь напоминала оранжерею.

Чикагская тетка оказалась угрюмой мрачной особой с клацающими челюстями. Она опиралась на руку Мартиного сына, высокого стройного мальчика в форме военной академии, бледного и взволнованного. Оба сели у гроба.

Закрытый гроб стоял на задрапированном подиуме. На крышке лежал букет роз от сына. Служил местный священник. Из динамиков лилась органная музыка. По-моему, в записи.

Священник, серьезный, совершенно лысый молодой человек, расспрашивал меня о Марте, чтобы украсить свой панегирик деталями из ее жизни. Я сообщил то, что ему, на мой взгляд, следовало знать — получилось не слишком много, — и он упомянул обо всем в скорбном обращении к собравшимся, которое оказалось милосердно коротким.

Сам я стоял, прислонившись к стене у входной двери, чтобы, почувствовав перебор, можно было быстро и незаметно выйти. Но выдержал до конца.