— В Италии.

— О, далековато забрался. Ну и как там?

— Всё хорошо.

— Наверное, в море плавал, да и потеплее там будет?

— Это точно, — кивнул я, глядя, как, шаркая ногами, к нам приближается старушка, живущая в квартире напротив. Мы посторонились, а она, замерев на ступеньку выше, обернулась и стала пристально, щурясь, вглядываться в моё лицо. Наконец я не вытерпел и спросил. — Чем-то могу помочь?

— А не ты ли, милок, году в тридцать седьмом, на тракториста учился?

Я некоторое время обдумывал её слова, а потом со всей серьёзностью ответил. — Думаю, это точно был не я. Меня тогда и на свете-то ещё не было.

— Вот, вот, и я о том же, — громко пробормотала старушка. — Ты не серчай на меня, сынок. Просто память подводит, вот я и пытаюсь её тренировать!

Она несколько раз вздохнула, потом медленно махнула рукой, повернулась, и стала подниматься дальше.

— Да ну её, — Петрович схватил меня за руку. — Идём, посидим, чаю попьём. Может, чего ещё интересного расскажешь.

— Да я бы с радостью, но устал и дел ещё сегодня полно. Вот хотел вещи бросить, вымыться, чуть прийти в себя с дороги, да и дальше двигаться.

— Тебе виднее.

Мы поднялись и не успели переступить порог, как откуда-то сбоку вынырнула Любовь Игоревна, подбоченилась и начала вопить. — А вот и он. Явился — не запылился. Ну и где же мы столько времени пропадали? Я уже не знала, что и подумать. Хотела уже в милицию, морги звонить, чуть до сердечного приступа не допереживалась, а он просто так входит здесь и ещё улыбается!

— Да что же ты так орёшь-то? — комично схватился за уши Петрович. — Человек с дороги, за границей побывал, устал, а ты…

— Так и что с того? Он, видите ли, по разным заграницам ошивается, а предупредить соседей никак не может. Нет, совсем люди у нас о других не думают. Мы, можно сказать…

Из комнаты Любови Игоревны раздалась телефонная трель и, смерив меня возмущённым взглядом, она скрылась, громко хлопнув дверью.

— Как видишь, всё у нас точно по-прежнему, — вздохнул Петрович.

— Да, так и есть. И это, наверное, хорошо, — ответил я и прошёл к себе в комнату, где некоторое время посидел на кровати, понурив голову и, захватив из шкафа пару полотенец, шампунь и начатое мыло, пошёл в ванную.

Из-за покосившейся деревянной двери слышался заливистый смех и какие-то нечленораздельные восклицания Любови Игоревны, у которой подобные разговоры могли длиться часами. Поэтому я смог спокойно и без привычного громкого раздражённого стука в дверь помыться, а потом четверть часа просто полежать на кровати, глядя в потолок. Затем, собравшись и чувствуя себя почти хорошо, я направился на работу — последнее место, где планировал сегодня побывать. А когда уже вошёл в офисное здание и начал подниматься на лифте, то неожиданно понял, что больше не хочу иметь ничего общего с этим местом. Набережная и всё остальное будут бесконечно возвращать меня к произошедшему, а это казалось просто невыносимым — особенно сейчас, когда всё было таким свежим в памяти. Бредя по своему этажу, я столкнулся с парой вежливо поздоровавшихся знакомых сотрудников, а буквально с порога увидел Вениамина Аркадьевича, который, раскрасневшись, стоял посередине холла и выговаривал окружающим что-то неразборчивое, но явно оскорбительное. Едва заметив меня, он, после секундного колебания, засеменил ко мне, грозно рыкнув окружающим. — Все за работу! Быстро!