Она выпустила из себя стон, как ребенка из чрева, и осела на пол, на дырявый линолеум, напротив обломанной и засохшей вербены. Теперь подоконник находился на уровне ее немигающих, заволакивающихся слезами глаз, и этими глазами она вдруг увидела на балконе дома напротив ту самую собаку. Она стояла на балконе, величавая, белая, и смотрела на Людмилу. Женщина могла бы поклясться: именно СМОТРЕЛА!
В этот момент сине полыхнуло, рявкнул гром. От грохота Людмила зажмурилась, а когда разлепила глаза, собаки уже не было. Толстенные струи хлестали сверху на этот балкон без покрытия, били наотмашь листву, гвоздили по тротуару. По краям дороги кипели быстро набирающие силу лужи. Небо серым мешком выпятилось вниз.
Все. Она была унижена и растоптана. Значит, зря они с Иркой симоронили на Принца. Нет этого Принца, как и нет сказки в этой жизни. Нет и не было! Ей не уйти от кармы. И все будет по-прежнему. Уродина, проклятая уродина с большими ногами и выпирающими зубами. Никому она не нужна! Принц оказался мерзавцем, золото обратилось в пепел.
Она тупо смотрела на свои ступни – ее проклятие. На вымытых водой пятках, хороших, крепеньких, темнели слегка поблекшие цифры – двойка и единица. Кто их нарисовал? Кто издевался над ней, спящей без сил? Она не помнила.
Люда плакала горько и даже пробовала биться, стискивая зубы о пол, – линолеум чуть смягчал удар. Рыдая, она лежала на полу, утопая в собственных слезах, и из разбитого носа текла кровь, оставляя на линолеуме размытые розовые следы.