Через час мы уже внутри, прижимаемся друг к другу, чтобы согреться. Мы не пытаемся что-нибудь съесть. Жажда настолько ужасна, что я не могу ее описать. Все шестеро кашляют тем высокогорным кашлем, который Же-Ка называл «лаем шакала». Когда мой друг второй раз повторяет эту фразу, я спрашиваю, слышал ли он, как лает настоящий шакал.

— Всю прошлую ночь, — отвечает он.

В эту ночь мы с Жан-Клодом отдали Ангу и Лакре наши пуховые спальники, а сами остались в пуховиках Финча и сшитых Реджи брюках, подбитых гусиным пухом, и натянули на себя тонкие одеяла. В качестве подушки я приспосабливаю ботинки и ветровку.

Мы с Же-Ка выбились из сил, но из-за холода и тревоги даже не притворяемся, что спим. Пытаемся прижаться друг к другу, но дрожь и клацанье зубов только ухудшают дело. Возможно, наши тела просто перестали вырабатывать тепло.

«Это означало бы, что вы оба мертвы, Джейк». Мне не нравится голос, который звучит у меня в голове. Как будто он сдался.

— Ут-т-тром, — шепчет Жан-Клод, когда наступает полная темнота и ветер усиливается, — я переправлюсь по одной из веревок, зацепившись руками и ногами, с-с-спущусь во второй лагерь и приведу кого-нибудь с собой, с лестницами, едой и водой.

— Звучит… неплохо. — Я пытаюсь унять стук зубов. — Или я могу попробовать сделать это сегодня, Жан-Клод. Взять с собой ручной фонарик…

— Нет, — шепчет он. — Я не в-в-верю, что веревка в-в-выдержит твой в-вес. Я легче. Слишком у-у-устал, чтобы страховать сегодня. У-утром.

Мы прижимаемся друг к другу и притворяемся, что спим. Ветер усилился, и хлопки брезента снова напоминают пулеметные очереди. Мне кажется, что вся палатка ползет на юг, к трещине, но я слишком устал и обезвожен, чтобы что-то предпринимать, и остаюсь на месте, свернувшись калачиком, стиснутый другими телами.

У медленного дыхания Жан-Клода есть неприятная особенность: оно словно прекращается на долгие минуты — ни звука, ни вдоха, ни выдоха — пока я не трясу моего друга, возвращая ему некое подобие дыхания. Это продолжается до глубокой ночи. Зато у меня есть причина не спать в этой холодной тьме. Каждый раз, когда я трясу Жан-Клода и возвращаю его к жизни, он шепчет: «Спасибо, Джейк», — и его неровное, полубессознательное дыхание возобновляется. Похоже на дежурство у постели умирающего.

Внезапно я сажусь и выпрямляюсь. Должно быть, случилось что-то ужасное. В почти полной темноте до меня доносятся судорожные вдохи Же-Ка и всех остальных, в том числе и мои собственные, но что-то важное отсутствует.

Ветер стих. Впервые за сорок восемь часов я не слышу его воя.