— Считай, как хочешь, — пожал плечами Виктор, — подпиши бумагу, пожалуйста!

— Нет, ты не голубой! Ты кретин! — разозлилась Женевьева.

— Пусть буду кретин. Подпись поставь, я прошу уже в десятый раз.

— Хоть в сотый! Я тебя тоже давно о чем-то просила! Меня никто так не унижал, как в ресторане с вашим дурацким названием «Балалайка»! Для моего жизненного понимания это было непостижимо!

— Да, для вашего французского — это точно, а для русского так очень нормально.

— Вы сумасшедшие, как и вся ваша страна! Строители коммунизма! Над вами весь мир смеялся!

— Давай, милая Женевьева, не будем путать глобальную мировую историю с личными проблемами. Ты подписываешь бумагу — разрешение на вывоз тела Серова, и мы расстаемся добрыми, хорошими друзьями…

— О! Я уже у тебя «милая»! Какой прогресс! Еще немного, и стану «любимой».

— Не станешь. Любимая у меня уже есть, — спокойно проговорил Одинцов.

— Ты уверен!

— Да.

— Тогда свободен! Я сейчас буду занята! Приходите, мистер гроссмейстер Одинцов в другой день! Потом еще и еще, пока…

— Ты меня шантажируешь?

— Называй это, как хочешь! — тонкие пальцы Женевьевы дрожали. — Но подпись ты не получишь. И скоро срок подойдет для погребения тела во Франции ввиду его невостребованности родственниками.

— Тогда позволь мне ответить тебе тем же! — Виктор встал с дивана и сделал шаг к собеседнице.

— Что??? Ты хочешь сказать, что…

— Давай посмотрим один эпизод из личной жизни начальника тюрьмы Seine Saint Denis. Можно воспользоваться твоим видео?

И, не дожидаясь ответа, нажал на кнопки включения телевизора и видеомагнитофона, стоящего рядом с диваном, вынул из пакета с документами кассету и вставил ее в аппарат.

На мерцавшем экране появилась фигура Женевьевы с приподнятыми коленями, со сползающей юбкой, под которой не было нижнего белья.

Едва послышался женский голос, намекающий на интимные отношения с собеседником, как его хозяйка в ярости швырнула в экран первое, что попалось ей под руку: какую-то тяжелую книгу.