Фрида кивнула, но ничего не ответила. Она встала и наполнила чашку Кэрри, опять щедро добавив сахара.

– И он сделал мне чашку чая, – тоскливо продолжала Кэрри. – В тот же самый день. Обычно чай заваривала я, но тут как раз готовила, поэтому попросила его сделать мне чай. Он устроил из этого целое представление. Поставил на поднос чашку, кувшинчик с молоком и сахар в фарфоровой сахарнице, хотя я пью чай без сахара. Я подумала тогда: какой он смешной, какой романтичный… Я ни о чем не догадалась. А он просто не знал, верно? Он не знал, как я пью чай.

– Мне очень жаль, Кэрри, – сказала Фрида.

– Я с ним спала! – воскликнула Кэрри. – У нас был секс. Впервые за долгие-долгие месяцы, потому что Алан… он не мог. Мне было хорошо. – Ее лицо исказилось так, словно ее вот-вот опять стошнит. – Это был лучший секс за всю мою жизнь. За всю мою жизнь! Вы понимаете, да?

Фрида снова кивнула.

– Но это был не Алан. Это был вовсе не мой любимый, безнадежный Алан. Алан уже умер, его повесили, словно какого-то преступника. А я не знала и не горевала. Я трахалась с его грязным братом-убийцей и была счастлива! Я была так счастлива, когда лежала в темноте, прижавшись к мужчине, который убил Алана, а потом спал со мной и слушал, как я кричу от наслаждения… ох… и улыбался, когда я признавалась, что так хорошо мне еще никогда не было. Черт! Это… Я не могу…

Кэрри встала, ее лицо побледнело, и она выскочила из кухни. Фрида слышала, как ее опять тошнит; затем раздался шум воды в туалете, потом зажурчала вода из крана. Кэрри вернулась, села на стул и уставилась на нее покрасневшими глазами.

– Вы уверены? – спросила она.

– Да, уверена. Но у меня нет доказательств. Нет таких, которые устроят полицию.

– Разве нельзя сделать тест ДНК? У меня есть его зубная щетка. Его расческа.

– Их ДНК идентичен, – пояснила Фрида. – Впрочем, важно лишь то, что думаете вы.

– Я вам верю. – Теперь она казалась абсолютно спокойной.

– Кэрри, вы должны помнить, что Алан не бросал вас, он всегда вас любил. Вы любили его и были ему верны. Вам не в чем себя упрекнуть.

– Как я могла не понять, не почувствовать? А теперь мне этого уже не исправить. Я никогда не смогу снова обнять Алана, и прижать к себе, и успокаивать, пока он снова не почувствует себя в безопасности. Я никогда не смогу получить у него прощение. И так будет до тех пор, пока я не умру. Ох, мой бедный, милый Алан. В его жизни вечно все шло не так, правда? Конечно, он не бросил бы меня… Как я могла об этом забыть?!

Весь этот сумрачный, насыщенный влагой день Фрида просидела в кухне, слушая, как Кэрри говорит об Алане, о Дине, о своем одиночестве и бездетности, о горе и гневе, вражде и отвращении к себе. Слушала, как та говорит о ненависти – к Дину, конечно же, но и к ней, Фриде, которая заманила Алана в водоворот, откуда он так и не вернулся, к полиции, которая не остановила его, к себе… И о своей жажде мести. Она услышала о самом начале их совместной жизни и о том, что уже на первом свидании Кэрри знала, что выйдет за Алана замуж, – из-за того, как он произносил ее имя: краснея и заикаясь, словно произнося слова торжественной и очень значимой для него присяги. Фрида заваривала бесконечные чашки чая, а позже сварила яйцо, которое Кэрри апатично потыкала кусочками тоста. И только когда Кэрри позвонила подруге и попросила ее приехать, Фрида ушла, пообещав позвонить на следующий день. Но и тогда она не отправилась домой на такси или поезде, а пошла пешком через весь Лондон, петляя по улицам и придерживаясь направления на запад. А день постепенно сменялся вечером, и туман превращался в насыщенную влагой темноту. Ее ум переполняли мысли и призраки: мучнисто-белое лицо Кэрри, глаза Алана, всегда напоминавшие ей глаза спаниеля, такими они были робкими и умоляющими, и насмешливая улыбка Дина, который умер, но снова ожил. Где-то там, за пеленой дождя.