– Я могу помочь?

– Я хочу вам кое-что показать.

Джозеф положил кисть на крышку банки с краской и встал.

– Конечно, показывать, – нарочито бодро сказал он.

– Сюда, пожалуйста.

Она провела его наверх, в свою спальню, единственную комнату во всем доме, куда он еще не заходил. Там были высокие потолки, обои с красивым узором, а большое окно выходило в сад, где сквозь холодную землю наконец стали пробиваться первые ростки. Она подошла к маленькому бюро, открыла его и стала что-то искать в выдвижном ящичке. Он заметил, что она очень взволнована: она суетилась и тяжело дышала.

– Вот.

Она повернулась и вложила ему в руку свернутый лист бумаги, и он недоуменно уставился на выведенные синими чернилами строчки, на тонкий старомодный почерк с красивыми завитушками.

– Что это? – спросил он. – Правда, я не так хорошо знать английский язык, миссис Ортон.

– Я все-таки составила завещание, – прошептала она. Она смотрела на него, и в глазах у нее стояли слезы. – Я собиралась отписать треть всего ему. Мы составили завещание вместе и упросили соседа, который живет дальше по улице, выступить свидетелем. Смотрите. Вот их подписи, а вот моя.

– Простите, – сказал он. – Я не тот человек, кто вам нужен.

– Потому что они никогда не приезжают навестить меня. Им все равно – а ему нет.

– Ему?

– Роберту. Он проводил со мной время, вот как вы. Для них я просто обуза. Думаю, нужно просто сжечь этот документ. Или это неправильно?

Джозеф стоял и держал лист бумаги в запачканной краской руке. Он покачал головой.

– Что мне делать?

– Я не знаю. Я отдавать это Фриде.

Фрида шла домой через мост Ватерлоо. Они посмотрели кино, затем пошли поужинать в марокканский ресторан, где воздух пропах корицей и жарящимся мясом. Потом она внезапно ощутила настоятельную потребность побыть в одиночестве. Он явно был разочарован, но ее что-то сдерживало. Он поцеловал ее в щеку и ушел.

Она медленно шла вперед, а когда оказалась посредине моста, остановилась, как поступала всегда. Обычно она останавливалась, чтобы посмотреть на Парламент и «Лондонский глаз» вверх по реке, и на Собор святого Павла – вниз по реке, но сейчас просто облокотилась на ограду и стала смотреть на воду. Фрида считала, что Темза никогда не текла так, как должна течь река. Она, скорее, двигалась словно огромная приливная волна, а с приливом приходили вихри, и водовороты, и сталкивающиеся течения. Спустя несколько минут она даже воду видеть перестала. Она думала о фильме, который только что посмотрела, и о Роберте Пуле – кем бы он на самом деле ни был. Она думала о традиционной детской фантазии: что ты – единственный настоящий человек во всем мире, а все остальные – просто актеры. Пул был своего рода актером: он принимал новую личину для каждого нового знакомого, изображая именно того человека, в котором они нуждались, человека, который обольстит их. Затем она позволила себе думать о Гарри, Гарри в светло-сером костюме и свежей белой рубашке, Гарри с серо-голубыми глазами; о том, как он наклонялся к ней, когда она говорила, и брал ее под руку, когда они переходили дорогу. Как он наблюдал за ней и, казалось, пытался услышать то, о чем она предпочитала промолчать. Прошло уже столько времени с тех пор, как она в последний раз подпускала к себе человека.