– Маша… Ты просто запомни мои слова, чтобы подумать о них когда-нибудь потом. Платон и я живем… жили… по законам своей страны и своего времени. Других, более правильных и справедливых, законов у нас не было. Мы выполняли обязательства, возвращали долги, не обманывали друг друга. Да, мы покупали чиновников, которые продавались, как Чернявин. Потому что таковы законы той реальности, в которой мы жили и живем. Но только такие, как мы, производим, на нас и страна-то держится. Ты ненавидишь таких, как мы, но когда-нибудь ты поймешь, что мы – лучшие. А разворовывают страну, растлевают ее другие – такие, как Чернявин. Не смей ставить нас на одну доску с ними. Ты взрослая и умная. Не позволяй себе мыслить стереотипами.

Он знал, что произносит прописные истины. Но Маша не знает даже прописных. Дача Чернявина, где прошло ее детство, потом Англия… Мгновенно пришедшее богатство, нежданное, незаслуженное. Иллюзия, что в Лондоне другие люди, другие нравы. Сумбур, смятение… Бывший отец – убийца. Новый отец, свалившийся ей на голову… Маша сидела, насупившись. Похоже, она начала слышать его. Слышать своего отца.

– При чем тут стереотипы? Вы разве сами себя не считаете ни в чем виноватыми? Вы создавали, а воровали другие, не вы. И врали другие, не вы. И убивали другие, не вы. И все эти горы лжи, в которой мы с Павлом почти утонули, от которой нам никогда не отмыться, тоже громоздили не вы. А кто? Кто виноват во всем? В том, что маму можно было запихнуть в психушку. В том, что бизнес Платона Валерьяновича можно было украсть после его смерти. В том, что мы, ваши дети, перестали вам верить, потому что вы только врали и врали нам? В этом тоже виноваты другие?

– Нет, в этом виноваты и мы тоже. Мы хотели бы, наверное, быть лучше, но мы были и есть такие, как мы есть. С нашими принципами, с нашими представлениями о том, что правильно, о том, где проходят границы дозволенного. Можешь нас за это судить, только вряд ли это сделает тебя счастливее. Это максимализм, Машка. Юношеский максимализм. Ты не должна держать зла на Платона. Я же не держу. Чего сгоряча не скажет отец. Ты не хочешь меня понять? Нет – так нет. Я старался, очень старался, чтобы ты меня услышала. Ты же понимаешь, что нужна мне. И скоро поймешь, что кроме Павла, у тебя есть еще и я. И это хорошо, а не плохо. Поешь, пожалуйста. Помнишь, как ты наворачивала пирожные в «Кофемании»?

– Не пытайтесь меня задобрить и сбить с толку, – буркнула Маша, послушно беря сэндвич с огурцом с трехэтажного подноса. – У нас с Павлом все равно будет все по-другому.