А потом было самое поразительное. Эрик Геросимини вышел и встал возле Терри, и начал правой рукой играть вместе с ним, и голос стал иным — темнее, может быть, грубее чуть-чуть — под прикосновением его пальцев, и Терри подумал, не встроены ли в клавиши тепловые сенсоры, что-то, передающее личную энергию в электрические цепи и создающее закольцованный эффект настроения, о котором он слышал, но голос — голоса — «Леди Франкенштейн» менялся в зависимости от состояния того, кто на ней играет.

Он хотел было остановиться и спросить Геросимини, как это может быть. Хотел узнать, нет ли в быстро бьющемся сердце леди термоакустического элемента, превращающего в звук тепло человеческое. Узнать, как сделаны ее схемы, увидеть самому сложное переплетение жил-проводов, соединяющих ее в единое целое.

Но нет.

Не хотел он этого.

Потому что она была — и он знал это — источником того, что пробудилось в каждом из них в детстве. Того, что они слышали и сберегли, а другие дети не слышали или не сберегли. Того, что до сих пор в каждом из них осталось, спрятанное глубоко и надежно.

Она была — волшебство.

Слушая ее музыку, слыша голоса ангельского хора, в который проникло несколько испорченных девчонок, Тру хмыкнул и сказал:

— Вот так и бывает, когда подумаешь, что нет ничего нового в этом старом мире.

Ариэль повернула голову — будто поймать ушами эти слова, пока они не испарились навечно.

— Как ты сказал?

— Сказал, что стоит только подумать, будто ничего нового не бывает.

— Нет, — ответила она. — Это не все.

Он понятия не имел, о чем она. И перематывал память к началу, когда вдруг Стерео бросил свою кость и начал яростно лаять на переднюю стену дома. Ловко перепрыгивая через кабели и разветвители, пес подлетел к двери, разрываясь от лая.

Терри и Геросимини продолжали играть, и «Леди Франкенштейн» выпевала десяток клубящихся гармоний.

— Что это с псом? — спросил Тру. — Музыки не любит?

— Музыку любит, — ответил Геросимини, не поднимая век, отяжелевших от наслаждения голосами. — Уши — дай Бог. Автомобилей не любит.

— А-а, — сказал Тру. И тут до него дошло.

— Сосед проехал, — пояснил Геросимини. — Уолли, наверное, на моце своем.

Но он обращался к пустому месту, потому что Тру уже мчался прочь из студии, не глядя ни вправо, ни влево. Протягивая руку к двери, он положил другую на рукоять пистолета. Стерео устроил у дверей собачий ад, рвясь наружу. Наверное, так Геросимини узнал об их прибытии. Тру подошел к окну, отвел бамбуковую штору, но увидел только плавающие в воздухе волны коричневой пыли.

Сняв пистолет с предохранителя, он чуть приоткрыл дверь. Но Стерео было не до осторожности: он вылетел наружу, как лающий таран. За ним на крытое крыльцо вышел Тру, высматривая автомобиль, которого не было.