Он увидел изящные «Фарфисы» и «Кордовоксы» с эффектом «Астросаунд». Статридцатифунтовую винтажную «Ямаху» с двойной клавиатурой, год выпуска примерно семьдесят второй. Еще он увидел «Джемы»: «Караван», «Спринтер» и «Джокер-61». А дальше шли инструменты, которых он не знал, без имен и марок. Те, что родились в расширенном кислотой мозгу Эрика Геросимини.

Узкая серебристая клавиатура с крыльями, как у истребителя, ждущего взлета. На крыльях, что выгнулись назад по обе стороны от играющего, расположились десятки тумблеров. Дальше громоздился черный синтезатор пяти футов высотой и шириной фута четыре. Над кроваво-красной клавиатурой нависли ряды переключателей, разноцветные кабели соединяли между собой разъемы, на грубом выступе инструмента расположились десятки рукояток и зловещий разбитый винный бокал на металлическом подносе.

И еще инструмент в форме руки, с рядами серых круглых кнопок, реагирующих на касание или нажатие каждая своего пальца. Симфония для одной руки. Какая-то штука, похожая на гибрид арфы со стиральной доской. Клавиатура на пять клавиш, три белых и две черных, с консолью управления, похожей на распущенный павлиний хвост. Рядом — красное акустическое пианино с сероватыми клавишами, из открытой верхней крышки торчат пустынные растения и кактусы. Это Геросимини экспериментирует с органическими демпферами звука? Пытается создать природный звук, используя элементы природы?

— Это что? — спросил Терри.

Геросимини выгнул шею, обернулся.

— А, это у меня кашпо.

А дальше… всего в пятнадцати футах, за кашпо, стояла она, белая, чистая, на четырех блестящих алюминиевых ногах.

Геросимини подошел к стене, открыл металлический футляр и потянул рычажок. Как включился второй генератор, слышно не было, но вибрация пола сделалась ощутимой. На центральном пульте загорелись зеленые огоньки. На инструментах вспыхнули разноцветные лампочки, одни ровно, другие стали пульсировать. Это был торжественный гул жизни.

— Брат мой, — сказал Геросимини, обращаясь к Терри, — можешь играть что хочешь. Ты у себя дома.

Терри опустил голову. В тишине текла по его щеке слеза радости.

— Мистер Геросимини? — спросила Ариэль с другого конца студии. Она подошла к пишущей машинке — из профессионального интереса, посмотреть, что делает Геросимини. — У вас новый проект?

Она вспомнила письмо, которое читал Терри. «Я работаю над настоящей вещью», — писал Геросимини.

— Новый. — Он пробрался по лабиринту и встал рядом с ней. Все прилепленные лентой к полу кабели были ему знакомы, как и каждая вилка в каждом штепселе, и он мог пройти между ними в полной темноте, ничего не зацепив. — Я это пишу уже некоторое время.