Мы с Дженни вскоре уже не сомневались, что ирландские законы предписывают в обязательном порядке вешать на стенку в каждой спальне портрет Папы или картину с Девой Марией (а иногда и то и другое). Кроме того, другой закон, видимо предназначенный охранять целомудрие путешественников, распространялся на кровати — такие скрипучие, что даже повернуться с боку на бок без шума нам не удавалось.

К романтике такие условия располагали не больше, чем ночлег в монастыре. Мы спали в чужих домах — в домах добрых католиков — с тонкими стенами, скрипучими кроватями, любопытными хозяйками и бдительными статуями святых.

Секс в таких местах казался совершенно недопустимым. Мы как будто снова стали школьниками. Нас могли «поймать» — и это означало неминуемое унижение на следующее утро за общим завтраком. Это означало, что миссис О’Флаэрти, подавая нам яйца, поднимет брови и спросит с усмешкой: «Надеюсь, кровать вам понравилась?»

В Ирландии секс перестал быть обязанностью — он превратился в запретное удовольствие. Это-то мне и требовалось. Все три недели мы не могли оторваться друг от друга.

Но Дженни не переставала беспокоиться о своем малыше, оставшемся дома. Каждые два-три дня, зажав в кулаке мелочь, она закрывалась в телефонной будке и выслушивала от Кэти подробный отчет. Я стоял снаружи и, естественно, слышал только половину беседы.

— Что сделал?.. Прямо на дорогу?.. Но вы не пострадали?.. Слава богу… Что? Туфли?.. О боже мой! И сумку?.. Да-да, конечно, мы заплатим… Нет-нет, не спорьте, заплатим…

И так далее. Каждый звонок превращался в список прегрешений, одно хуже другого; некоторые удивляли даже нас, закаленных ветеранов собачьих войн. Марли был трудным учеником, а Кэти, похоже, в собачьи учительницы не годилась.

Когда мы вернулись, Марли встречал нас у калитки. Кэти стояла в дверях: вид у нее был усталый, даже измученный. Взгляд затуманенный, словно у контуженного солдата. Рядом с ней на пороге стояла собранная сумка: она собиралась уйти немедленно. Мы вручили ей подарки, долго и красноречиво ее благодарили, попросили не беспокоиться о разодранных шторах и прочем. Она вежливо распрощалась — и была такова.

— Бедняжка Кэти, — сказала Дженни. — Боюсь, больше она присматривать за Марли не согласится.

— Мне тоже так кажется, — ответил я. И, повернувшись к Марли, добавил: — Итак, шеф, медовый месяц окончен. С завтрашнего дня начинаем дрессировать тебя по всем правилам.

Утром мы с Дженни вышли на работу. Но перед этим я надел на Марли «удавку» и вывел его на прогулку. Он немедленно рванулся вперед, даже не притворяясь, что готов гулять спокойно.