Не скажу, что ему это сильно мешало. В деревне Марли чувствовал себя прекрасно, и проблемы со слухом, казалось, не оказывали никакого влияния на его беспечное существование. Наоборот, глухота давала неоспоримое медицинское оправдание для непослушания. Как можно выполнить команду, если ее не слышишь? Мне казалось, что Марли отлично научился использовать глухоту к своей выгоде. Бросаешь ему в миску кусок мяса — и, глядь, он уже трусит из соседней комнаты. Выходит, глухой звук мяса, падающего в стальную миску, он прекрасно слышит. Но попробуйте подозвать Марли, когда он занят чем-то другим и подходить не хочет, — и он как ни в чем не бывало двинется прочь.

— По-моему, наш пес нас дурачит, — говорил я Дженни.

Она со мной соглашалась: какая-то уж больно выборочная у него глухота. Однако, как мы его ни проверяли, результат получался один: на наш зов, свист, крик, хлопанье в ладоши Марли не реагировал — зато безошибочно подбегал всякий раз, когда ему в миску клали еду.

Однажды, вернувшись с работы, я обнаружил, что дома никого нет. Дженни с ребятами куда-то ушли. Я позвал Марли, но ответа не дождался. Пса я обнаружил на кухне… и отнюдь не за добрым делом. Поднявшись на задние лапы и положив передние на кухонный стол, он увлеченно уминал остатки сэндвича с сыром.

Я решил проверить, как близко сумею подобраться, прежде чем Марли заметит, что он тут не один. Я подкрался к нему на цыпочках — так близко, что мог протянуть руку и до него дотронуться. Он продолжал хрустеть сэндвичем, не сводя глаз с двери в гараж, откуда, как ему было известно, должны были появиться Дженни и ребята. Очевидно, ему не приходило в голову, что папа тоже может вернуться домой, причем проскользнуть через парадную дверь.

— Марли! — окликнул я его, не повышая голос. — Чем это ты занимаешься?

Он продолжал пожирать сэндвич.

Вот он доел сэндвич, удовлетворенно отодвинул носом тарелку и потянулся ко второй тарелке, где виднелись аппетитные крошки.

— Ах ты негодник! — громко сказал я — и с этими словами протянул руку и шлепнул его по заду.

С тем же успехом можно было поднести спичку к пороховой бочке. От испуга старик едва не выпрыгнул из шкуры. Он рухнул на пол и перекатился на спину, в знак покорности подставляя мне живот.

— Скотина ты прожорливая! — упрекнул его я.

И тут же почувствовал, что бранить его мне вовсе не хочется. Он стар, он потерял слух, его уже не переделаешь. Забавно было к нему подкрадываться, и я от души засмеялся, когда он подпрыгнул от испуга. Но сейчас, когда он валялся у моих ног, моля о прощении, мне стало грустно.