Но больше всего нас беспокоили его задние лапы. Суставы Марли поразил артрит, причинявший ему нешуточную боль. Он стонал от боли, ложась, и снова стонал, когда вставал. Я не понимал, насколько ослабели его лапы, пока однажды не шлепнул его легонько по заду; от этого легкого толчка у Марли подкосились ноги, и он рухнул наземь.

Ему становилось все труднее взбираться по лестнице на второй этаж, но спать в одиночестве на первом этаже Марли не желал. Он любил общество людей: любил положить голову на подушку и дышать нам в лицо, когда мы спим, любил войти в ванную, когда мы принимаем душ, отодвинуть мордой занавеску и сунуть под струю свою лохматую башку. И сейчас он не сдавался. Каждый вечер, когда мы с Дженни отправлялись в спальню, Марли начинал восхождение на второй этаж. Осторожно нащупывая ступеньку передней лапой, с трудом поднимая одну лапу за другой, поскуливая от боли, преодолевал он препятствие, которое еще не так давно не составляло для него никакой проблемы.

— Давай, мальчик мой, давай. Ты сможешь! — подбадривал я его сверху.

Иногда ему удавалось без остановок пройти всю лестницу; иногда он надолго замирал на середине; иногда спускался и начинал заново. Бывали и неприятные случаи, когда он терял равновесие и позорно съезжал вниз на животе.

Как у всякого старика, у Марли бывали «хорошие» и «плохие» дни. Иногда трудно было поверить, что перед нами — один и тот же пес. Однажды вечером весной 2002 года я вывел его на короткую прогулку по двору. Вечер был холодный и ветреный. Я решил пробежаться, чтобы согреться, и вдруг Марли затрусил галопом рядом со мной.

— Смотри-ка, Марли, — сказал я ему, — похоже, в душе ты все еще щенок!

Вместе мы быстрым шагом вернулись к дому. Марли радостно пыхтел, высунув язык, и глаза у него блестели.

У дома Марли попытался, как прежде, одним прыжком взлететь на крыльцо — но в этот миг задние лапы под ним подогнулись, и он рухнул на ступеньки.

— Давай, Марли, вставай! — крикнул я.

Марли изо всех сил напрягал лапы, но не мог подняться. Наконец я взял его под передние ноги и опустил на землю. Здесь, на ровной поверхности, после нескольких попыток он встал. Попятился, несколько секунд подозрительно смотрел на ступеньки, затем осторожно поднялся на крыльцо и вошел в дом. С этого дня он потерял уверенность в себе: перед тем как подняться на эти две пологие ступеньки, он останавливался и долго собирался с духом.

Марли напоминал мне о краткости жизни, о ее быстро уходящих радостях и упущенных возможностях. Он напоминал мне о том, что ни у кого из нас не будет второй попытки. Все чаще я возвращался к одному и тому же вопросу: жизнь у меня одна — так почему же я трачу ее на журнал о садоводстве? Не то чтобы мне не нравилась моя работа. Я гордился тем, как преобразил журнал… и все же отчаянно скучал по газетам. Мне не хватало людей, которые их читают, и людей, которые в них пишут. Не хватало выплеска адреналина, когда стараешься уложиться в срок, и удовлетворения, которое испытываешь, когда на следующее утро после выхода газеты находишь в почтовом ящике письма читателей, жаждущих поделиться с тобой своими мыслями. Словом, я хотел снова писать.