— Ласло, — тихо сказал я, настороженно изучая его распахнутые глаза в неровном оранжевом свете спички. — Что случилось, что с вами?
Косточкой левого указательного пальца он потер себе губы и пробормотал:
— Больное воображение.
Я зашипел от неожиданности — спичка догорела мне до пальцев. Проводив падающий уголек взглядом, я вопросил сгустившийся мрак:
— Какое еще воображение? О чем вы?
— «Я лично про такое читал и знаю, что это правда», — процитировал он письмо убийцы. — Вся эта история с каннибализмом. Мы решили, что она объясняется патологически болезненным воображением и впечатлительностью.
— И?
— Картинки, Джон, — ответил Ласло, и хотя я по-прежнему не видел его лица (равно как и всего остального в купе), голос его звенел как струна. — Снимки изувеченных переселенцев. Мы предположили, что человек этот в какой-то момент жизни оказался на фронтире, и только личный опыт мог предоставить ему модель нынешних зверств.
— То есть вы хотите сказать, такой основой могли послужить дагерротипы Виктора Дьюри?
— Для кого-то, может, и нет. Но для этого человека с его впечатлительностью, вызванной в раннем детстве насилием и страхом… Помните первое, что нам пришло в голову насчет каннибализма: возможно, он где-то об этом читал или слышал, вероятно — еще ребенком. Разве фотографии не могут произвести гораздо более экстремальное воздействие на человека с таким маниакальным и болезненным воображением?
— Полагаю, это возможно. Вы имеете в виду пропавшего брата.
— Да. Яфета Дьюри.
— Но зачем кому-то понадобилось такое показывать ребенку?
— «Грязнее красномазого»… — рассеянно ответил Крайцлер.
— Прошу прощения?
— Я не уверен, Джон. Возможно, он наткнулся на них совершенно случайно. Или их использовали в воспитательных целях, я не знаю. Надеюсь, ответы мы найдем в Ньютоне.
Я несколько задумался, а потом вдруг обнаружил, что моя голова сама собой рухнула на сиденье, где я лежал.
— Что ж, — сказал я, сдаваясь на милость головы, — если вы не отдохнете, Ласло, боюсь, вы вряд ли сможете
— Знаю, знаю, — отозвался Крайцлер и поерзал на своем сиденье. — Но вот что меня поразило…