– Ежели ты ищешь сокровищ, их нет и не было. Мы живем молитвой… – он замолчал.

– И постом, – вразнобой проговорили существа.

Патриарх кивнул удовлетворенно.

– Я не сокровищ искал, – произнес Кержин, обретя дар речи. – А того, с кем сражался. Он убивал и пил кровь.

– Кровь, – повторил патриарх задумчиво, и жгутики конвульсивно дернулись, в глазах полыхнула память о прошлом. О чем-то более извращенном, чем фантазии маркиза де Сада, более откровенном, чем порнографические картинки, ces petits colifichets. Жестоком, как ледяной ветер над болотами. Настолько ярком, что даже наводнение и смерть не высеяли из червивых мозгов. Полыхнуло и погасло, и жилы-жгутики обмякли.

– Мы спиливаем зубы, – сказал Симон Грешник. – Читаем книгу. Облачаемся в вериги. Добиваемся милости Божьей смирением…

– И постом, – отозвалась паства.

– Но он утверждал, что его укусили, – сказал Кержин. И спросил себя тут же, не слишком ли осмелел в компании мертвых прихожан?

Патриарх сказал негромко:

– Сестра с пошатнувшейся верой. Она уже наказана. Почва наша болотиста, и семена веры взрастают не быстро.

– Солдат…

– Не переживай о нем.

Сказано это было таким тоном, что Кержин поостерегся перечить.

– Грядет свирепая зима. Бог послал заблудшего ягненка, дабы мы пережили ее. Нам нужно молиться за убиенных, наших и ваших. Прощай.

И священник пошел к рокочущим волнам Вуоксы. Паства плыла за ним, словно нанизанная на шелковины тумана.

Кержин открыл рот.

– Не искушай, – донесся до ушей шепоток патриарха.

Он запалил керосинку и убедился, что раны не смертельные. Перебинтовал плечо рукавом рубахи.

Мысли путались.