Джим Харлен пришел к выводу, что это лето даже летом считать нельзя.

Началось оно с того, что он сломал так не вовремя себе руку и чуть не расколол черепушку, но даже не может вспомнить, как это произошло. То ужасное лицо всего лишь сон, ночной кошмар. Затем, когда он наконец поправился достаточно, чтобы выйти из дому, один из ребят, с которыми он дружил, погиб на своей треклятой ферме, а остальные попрятались по домам, как черепахи, втягивающие свои чертовы головы под панцирь. И конечно, этот дождь. Дождь, который лил целыми неделями напролет.

Первые несколько недель, которые он провел дома, мама оставалась с ним каждый вечер, тащила ему всякие вкусности, когда он хотел есть или пить, а потом смотрела вместе с ним телевизор. Все было почти как в старые дни, за исключением, конечно, того, что теперь рядом не было отца. Когда оказалось, что Стюарты пригласили и его маму тоже на ферму дяди Генри, Харлен места себе не находил от беспокойства, потому что она имела привычку пить больше, чем следовало, громко хохотать и вообще строить из себя подвыпившую дурочку. Но, как ни странно, вечер прошел отлично. Харлен больше помалкивал, но ему было хорошо с друзьями и даже интересно слушать, как Дуэйн распространяется о межзвездных путешествиях, о космическом пространстве и всех этих штуках, которые лично ему, Харлену, до фонаря. Но все равно вечер был очень приятным… Только вот Дуэйн в ту же ночь погиб.

Несчастный случай, произошедший с Харленом, и долгое пребывание в больнице коренным образом изменили его отношение к смерти. Теперь это было что-то, что он слышал и чувствовал и к чему подошел почти вплотную… старик в соседней комнате, которого утром там уже не было, когда все эти нянечки и доктора ворвались туда с тележкой… И он больше не собирался подходить к этому опять – по крайней мере в ближайшие шестьдесят – семьдесят лет. Нет, не дождутся. Смерть Макбрайда потрясла Джима, себе-то он мог в этом признаться, но такого рода неприятности всегда могут произойти, когда вы живете на какой-то вшивой ферме и возитесь со всякими тракторами и тому подобным дерьмом.

Теперь мама уже не проводила с ним вечера. Она рявкала на него, когда он не убирал за собой постель или не мыл после завтрака посуду. Он все еще жаловался на головную боль, но тяжелый гипс сменила легкая повязка через плечо, которую Харлен, впрочем, находил даже несколько романтичной и вполне способной произвести впечатление на Мишель Стеффни, когда она пригласит его на свой день рождения четырнадцатого июля. Но, к сожалению, у матери эта повязка уже не вызывала сочувствия. А может, она просто исчерпала весь свой запас нежности к сыну. Иногда мать была к нему внимательна и разговаривала тихим, чуть виноватым голосом, как в первые недели после инцидента, но все чаще и чаще огрызалась или замыкалась в молчании, которое так долго висело между ними.