– Да я… я просто… – Маша сбилась, долгое время не знала, что ответить, потом начала уверенней: – Мама говорит, ты дом не заслужила. Пришла на все готовенькое, своим трудом не зарабатываешь, а только… только… ну, ты сама понимаешь. То ли наказать тебя хотела, то ли обозлилась сильно. А я против матери не пойду, ты ведь знаешь. Не могу.

Ира махнула рукой и ушла. Напрямую с матерью побеседовать так и не удалось.

Полученные деньги почти все потратила на еду, поскольку запасы, старательно собранные Матвеем, таяли на глазах.

По вечерам женщина запиралась в своей комнате, хотя прекрасно знала, что фактически все комнаты в доме временно ее, и что запираться не от кого, но привычки упрямы. Она садилась на бежевую тахту, доставшуюся от Андрея, и пыталась придумать выход из сложившегося положения, обхватив голову руками – так почему-то проще было размышлять. К Шалому возвращаться не очень хотелось. Однако и к Луке боязно – неизвестно, что ему придет на ум во время очередного помутнения рассудка, да и тошно там, где Илья жил. Забыла она Илью, забыла свои к нему чувства, а вспоминать нисколько не хотелось, ибо всякий раз становилось от самой себя тошно. Среди прочих мелькнула мысль занять денег на билет и вернуться к прошлому ремеслу, но образ Ильи мысль эту тут же отбил.

Так и провела шесть вечеров, в запертой комнате, в запертой плотно скрещенными руками голове.

А на седьмой вечер, еще засветло, появился Радлов. Долго мялся, кружил вокруг да около, выпытывая дальнейшие планы, но в итоге выдавил из себя сквозь хрип:

– Письмо пришло. Участок на завод переписали. Через два часа бульдозер пригонят, чтобы дом снести, ты уж… ты постарайся уйти к тому времени, ладно?

– Я поняла, – женщина вроде и знала, что это вскоре произойдет, а все равно была отчего-то шокирована. Ей все чудилось, будто ее выгонят когда-нибудь завтра, а как завтра превращается в сегодня, а сегодня в сейчас – она и не приметила.

– Прости, – промямлил Петр, не зная, куда глаза спрятать. – Я бы к нам пригласил, но Тома на тебя обижается до сих пор.

– Не простила, выходит?

– Выходит, так.

– А вы?

– Я зла не держу, дело прошлое. И Матвею, упокой Господь его душу, ты очень хорошо помогала. Ты, главное, знаешь, – осекся на мгновение, – тоже зла не держи.

– Петр Александрович, да вы же ни при чем!

И Радлов выскочил наружу, как ошпаренный. Приносить дурные вести – занятие неблагодарное, а он что-то уж больно часто стал этим заниматься. То жена бригадира, то вот теперь…

Домой шел, продираясь сквозь постепенно сгущающиеся сумерки. Горные хребты были резко очерчены красной линией, а все, что ниже и выше их – зернистая серость.