Ты эгоистка, Мэри Кэтрин. Какая же ты эгоистка.

Этот голос грыз ее изнутри, а воспоминания обрушивались одним сплошным потопом. Страшной силы удар. Неистовое вспарывание металла, взрыв стекла. Гидравлические ножницы вскрывают обе машины, как жестянки супа. Санитары скорой вытаскивают Кристофера и миссис Риз. А ведь это были такие хорошие люди. Такие добрые.

Ты направила машину на ребенка, чтобы не попасть в Ад, Мэри Кэтрин.

Мэри Кэтрин отдала бы все что угодно, лишь бы поменяться с ним местами. Но с ней не случилось ничего такого, чего не исправил бы здоровый ночной сон. Ее спасли пристежной ремень и подушка безопасности. Она не пострадала. Лучше бы ее задушил этот пристежной ремень. За эту аварию она заслуживала смерти.

Ты заслуживаешь всего, что с тобой сейчас происходит, Мэри Кэтрин.

В конце концов Мэри Кэтрин заставила себя осмотреть собственное тело. Она увидела больничную рубаху. Датчик аппаратуры, прикрепленный к указательному пальцу. Кардиомонитор пикал, пикал и пикал. Когда ее доставили в больницу, измочаленная сестра Тэмми попросила не волноваться. А просто отдыхать. И все образуется. Возможно, доктор тут же выписал бы ее домой.

Если бы не младенец.

Дверь открылась.

– Мэри Кэтрин?

В палату вошла ее мать. Она со слезами бросилась к Мэри Кэтрин и прижала дочь к груди.

– Мама, я так виновата.

Откуда ей было знать, что мама льет слезы не от облегчения, что ее дочь, семнадцати лет от роду, которую она кормила грудью, когда той было семнадцать недель от роду, вчера ночью уцелела в автокатастрофе. Откуда ей было знать, что дети, даже считающие себя взрослыми, всегда будут выглядеть малютками для своих матерей.

– Слава богу, ты цела, – сказала ее мать. – Хвала Иисусу.

Мэри Кэтрин увидела, как в палату вошел ее отец. После долгих часов ярости у него были стиснуты зубы. От ярости на ее непослушание. На ее безрассудство. На размеры больничных счетов и страховых выплат, не говоря уже о внесенной плате за обучение в университете «Нотр-Дам» – все эти траты грозили ввергнуть семью в пучину долгов.

– Папа, – выдавила она. – Я так виновата.

Отец замер, как идол. Не глядя в ее сторону. Он стоял молча и потирал свою круглую голову. В детстве Мэри Кэтрин думала, что волосы у него попросту стерлись, как стирается резинка на кончике карандаша. Она хотела, чтобы отец заговорил, но, не дождавшись, задала единственный вопрос, который сейчас не давал ей покоя.