Маруся волокла Генку через лес, покинув дорогу, пояснив – так, мол, короче. Он согласился, хотя больная нога всё время за что-то цеплялась и ужасно мешала. В итоге он запнулся и плюхнулся на задницу. Влекомая им Маруся не устояла и села на колени, дёрнулась, пытаясь встать. Но ноги скользнули по траве, увлекая её за собой. Теперь на его коленях лежала голова девушки. При других обстоятельствах ситуация могла показаться пикантной, но оба приняли падение как должное, подаренный им перекур. Сигареты кончились, Генка забыл даже – когда. Но впридачу к остальному у участкового нашлась пачка «Беломора». Они вдохнули в лёгкие крепкую смолу, и Генка вслух заметил, что энергично закусанный чинарик придаёт Марусе сходство с бандиткой.

– На себя посмотри, – она добродушно огрызнулась.

Кроны шуршали над головами беспрерывными водопадами, преклоняли колени травы.

– До дождя не успеем? – поинтересовался у Маруси.

– Тебе не без разницы?

– Как-то неохота мокрому помирать. Всегда планировал более комфортабельный уход.

– Например?

– Ну… там, в кремлевской стене или что-то в этом роде.

Девушка улыбнулась:

– Может так и будет? Что, мы не продержимся ещё парочку километров?

– Хорошо бы, – выдохнул Генка. – Представь себе: Красная площадь, гроб, утопающий в цветах. Отличившиеся доблестью офицеры несут на бархатных подушках награды. И ты – в чёрной вуали. Безутешно рыдающая вдова.

Но на этот раз Маруся не засмеялась, судорожно смяла папиросу:

– Знаешь, а Спортсмен меня замуж звал.

– Правда? Так же мрачно?

– Прямо перед пасекой. Потом бандиты, ну и всё такое… Чёрт! Жутко, да? – резко прижалась, обхватила сильно. – Ты не вздумай умирать, ладно? Пожалей меня. Я ведь вся… понимаешь? Нет у меня ничего. Ружьё пропало, деньги – к чёрту, теперь ещё мотоцикл. У меня только ты…

– Я люблю тебя, – признался Молчун, сам удивившись откровенности. Хотел сказать что-то ещё, но не смог. Прижал её, нашёл губы. Поцелуй рождался из глубины, распирал грудь и слезами умывал горло. Он любил её, любит. И тем более несправедливо то, что должно произойти. Именно теперь, когда впервые ощутил полноту чувств. Они целовались и плакали, прижимаясь, в надежде слиться в целое, соединиться, не расставаться никогда. Невозможность подобного влекла и опустошала. Пустота наполнялась счастьем, восхитительным мигом краткого воссоединения.

В трехстах метрах экскаватор взревел от боли, хлебнув с избытком яда их чувств.

– Мы умрём? – наконец спросила она. – Ведь не сможем далеко уйти. Ну, санаторий. А дальше?

– Я не могу, – напомнил Гена. – Из-за моей проклятой ноги.