– Ксюха, ты дома?
Молчание в телефонной трубке. Или еле слышное тяжёлое дыхание.
– Ксения, в чём дело?!
Ванга смотрит на Сухова, в её руках папка с бумагами. И слышит, хотя громкая связь не включена. И видит, как мгновенно лицо Сухова становится бледным.
Скрипящие шершавые звуки, заезженная пластинка, и музычка, которую не спутать.
– Ксюха, – оборвавшимся в пропасть голосом просит Сухов. Пусть это будет нелепый розыгрыш; господи, пусть это будет дурацкая безжалостная шутка, он всё ей простит, и даже посмеёмся вместе, если так уж ей надо, только пожалуйста…
Он сам виноват, своей бесконечной опекой замучил девочку, он всё понимает, и всё ей простит, только пожалуйста, господи…
Голос, механический, который был всегда, видимо, говорят через какое-то устройство:
– Гляжу, предупреждения не действуют?
Теперь Сухов слышит, как шершаво, хрипло выходит через рот его собственное дыхание. Но Ванга видит, как мгновенно его глаза становятся тёмными, и голос становится тёмным:
– Не трогай её, – говорит Сухов.
Папка выпадает из рук Ванги, но она успевает её поймать прежде, чем та долетает до стола. И остаётся только тишина, неподвижная, тёмная и твёрдая, как камень.
– Ты слышал меня? – спрашивает Сухов, и его голос словно пытается пробиться сквозь молчание в телефонной трубке. Наконец ему отвечают, тоже механическое устройство:
– Она меня не видела. Для вас всё ещё может сложиться неплохо. Пока не видела.
Снова этот предательский шершавый звук выходит из горла Сухова.
Он не сможет без неё жить, он не сможет без неё дышать… Но Сухов оберегает себя от этой мысли, он оберегает от неё их обоих. Такая роскошь, как тревоги, для него закончена:
– Чего ты хочешь? – но всё-таки он чуть не задохнулся.
Молчание. Скрипы… Сухов видит, что уже начинают определять местоположение телефона Ксении, но сейчас он думает только о дочери.