– Все должны быть в сборе, – отвечает механический голос.

– Кто?! – Сухов слышит свой вопрос как будто откуда-то со стороны. – Кто должен…

– Время пошло, – перебивает его механический голос. – И вот ещё что, следак Сухов: рукопись должна быть в сети. Больше не напоминаю. В общем доступе, – и механическая усмешка, похожая на звук, с которым лопается грифель, когда в руках ломают карандаш. – Я же ничего не скрываю.

– Дай мне поговорить с ней, – произносит Сухов.

– Ты не в том положении, чтобы требовать.

– Дай мне поговорить с ней! – Сухов не знает, как это звучит: требованием, просьбой, мольбой на коленях или угрозой. – Я…

– Она пока отдыхает. Время пошло.

С ним попрощались. Сухов смотрит на Вангу. Он возвращается в мир звуков, он возвращается в мир, где сможет дышать, действовать и забрать свою дочь. И когда он начинает говорить, то точно знает, что теперь в его голосе нет больше ни просьб, ни угроз:

– Нет, постой, – говорит Сухов, и линия пока не отключена. – Чтобы было ясно: если ты с ней что-нибудь сделаешь, я перестану тебя ловить, – пауза не дольше мгновения, но и линия всё ещё не отключена, его ровное сообщение всё ещё слушают, и Сухов заканчивает: – Я тебя убью.

Ответом ему стало окончание связи.

Сухов стоит, замерев, с телефоном в руке, смотрит на него, как будто видит впервые, потом смотрит на Вангу. Она видит то, чего бы никогда не хотела увидеть: как из него уходят силы, энергия, наполнявшая его тело, притягательность, жизненный магнетизм, как из него уходят годы, которых он ещё не прожил, и видит, каким он будет в старости. И она хочет броситься к нему и обнять, крепко, отдать ему хоть капельку тепла, но ей это сейчас надо больше, чем ему, для него время сострадания ещё не пришло, и Ванга стоит и не двигается. А Сухов переводит свой опустошённый взгляд на пробковую панель. Знаменитую пробковую панель Сухова с небезызвестной иллюстрацией. Словно она одна способна вернуть ему энергию. Так и происходит. Что-то возвращается в его взгляд, что не знает о радости, грубое, витальное, отрезанное от души безумие материи, то, что может только вопить в ужасе, в непонимании, в сиротливом поиске этой навсегда утраченной связи. Губы Сухова складываются в овал так же, как на репродукции в центре его панели, пропасть, кромешную бездну, из которой рождается звук. Тихий, всё более нарастающий, хрип, визг, вопль, крик. Ванга видит искажённое лицо Сухова и слышит, как он закричал…

41. Он её не отдаст

41. Он её не отдаст

– Как он? – спросил Форель.

– Плохо, – говорит Ванга и кивает ему. Такое вот вышло сегодня у них приветствие. Форель приехал сразу, как только Ванга сообщила ему о случившемся.