Гольдман долго смотрел на жену, наконец повернулся к Рэйчел.

– Я тебя отвезу, если ты этого хочешь, – сказал он. – Я… Рэйчел, я поеду с тобой, если нужно.

Рэйчел покачала головой:

– Спасибо, папа, но я забрала последние билеты. Как будто Бог приберег их для меня.

Ирвин Гольдман вздохнул. В это мгновение он выглядел очень старым, и Рэйчел вдруг подумалось, что сейчас ее отец похож на Джада Крэндалла.

– У тебя будет время собраться, – сказал он. – Доедем до аэропорта минут за сорок, если я буду гнать, как гонял в молодости, когда мы с твоей мамой только поженились. Дори, дай ей свою сумку.

– Мама, – сказала Элли.

Рэйчел обернулась к ней. Лицо Элли блестело от пота.

– Что, малышка?

– Мама, будь осторожнее.

49

Деревья были всего лишь тенями на фоне затянутого тучами неба, подсвеченного огнями аэропорта, что располагался не так далеко отсюда. Луис припарковался на Мейсон-стрит, проходившей вдоль южной ограды кладбища. Здесь ветер был таким сильным, что когда Луис выходил из машины, у него чуть не вырвало дверцу из рук. Ветер трепал полы его куртки, когда он открывал багажник и доставал инструменты, завернутые в кусок брезента.

Он припарковался на темном участке между двумя уличными фонарями. Луис встал у обочины, прижимая к груди брезентовый сверток, и посмотрел по сторонам, прежде чем направиться к кованой ограде, обозначавшей границы кладбища. Он не хотел, чтобы кто-то его увидел – пусть даже случайный прохожий, который скользнет по нему взглядом и тут же забудет. Неподалеку ветви старого вяза поскрипывали на ветру и наводили на мрачные мысли о виселицах и линчевателях. Господи, как ему было страшно. Это был не дикий поступок, а совершенно безумное дело.

Машин на улице не было. На той стороне, где стояли дома, горели уличные фонари, круги белого света лежали на тротуаре, где ученики местной школы носятся после уроков, мальчишки катаются на велосипедах, а девчонки прыгают со скакалкой и играют в классики, совершенно не замечая кладбища по соседству – разве что на Хэллоуин, когда оно приобретает определенное празднично-жуткое очарование. Тогда они, может быть, и осмеливаются перейти дорогу и развесить на прутьях ограды бумажные скелеты, хихикая над старыми шуточками. Куда никто не торопится, но все успевают? Правильно, на кладбище. Почему на кладбище всегда тихо? Потому что все спят мертвым сном.

– Гейдж, – пробормотал он. Гейдж был там, спал мертвым сном за кованой оградой, безвинно приговоренный лежать под одеялом из темной земли, и это вовсе не шутка. Я тебя вытащу, Гейдж, подумал Луис. Умру, но вытащу.