Бакабачи, Навохоа, Сьюдад-Обрегон. Есть, есть, есть. Поля постепенно сменились пустыней. В воздухе пахнуло морем, но на этот раз про Акапулько Лука даже не вспомнил, потому что вокруг не было ни зелени, ни деревьев, ни гор, ни плодородной почвы. Не было ночных клубов, круизных лайнеров, богатых туристов. Только пыль, песок и мрачная красота горной породы, прораставшей в форме скал. Даже деревья, казалось, мучились жаждой, и Мами не приходилось напоминать Луке про воду. Он и сам постоянно отхлебывал из бутылки, чувствуя, как под бейсболкой намокает от пота голова. Трудно поверить, однако на закате они уже проехали Эрмосильо – выжженный солнцем городок, самый странный из всех, что Луке когда-либо доводилось видеть. Но его необычность не особенно впечатлила Луку, потому что его переполняло радостное возбуждение.

– Ребека, мы почти приехали!

Уже несколько дней он пытался вкачать кислород в ее поникшее тело. Он был словно маленькие кузнечные меха, а она – потухший огонь, который стал угольками.

– Куда приехали? – спросила девочка.

В небе угасал вечерний свет. Поезд постепенно сбрасывал скорость, и братья-близнецы уже готовились на выход.

– Как куда, на эль норте, – ответил Лука.

Ребека взглянула на него с явным сомнением; мальчик ожидал совершенно иной реакции. Он спрятал подбородок в отворот толстовки, но потом его окликнула Мами и попросила повторить свои слова.

– Мы почти на севере. Чуть меньше, чем в трехстах милях к югу от Ногалеса.

– Триста миль? – переспросила Соледад. – Как это понять? Сколько мы уже проехали?

– От Гондураса?

– Да.

Лука склонил голову и задумчиво прищурился:

– Я бы сказал, больше двух тысяч миль.

У старшей сестры округлились глаза. На лице промелькнула недоверчивая улыбка, которую она не слишком-то пыталась утаить. Соледад кивнула:

– Больше двух тысяч миль. То есть мы уже проехали больше двух тысяч миль?

– Ну да, я же говорю. Мы почти на месте.