Джереми предполагал, что рождественская вечеринка, полная учителей начальной школы, может оказаться худшим в мире местом. Он будет беспомощно бродить между ними, как гризли, которому велели никого не есть, по комнате, полной детей.

Он услышал скрип смесителя, и неожиданно до него донесся голос жены:

– …времени, чтобы туда добраться, – говорила она.

– Что?

Тара отдернула занавеску и стянула с полки полотенце.

– Ты меня вообще слушал?

– Я тебя не слышал из-за воды.

Она принялась вытирать волосы.

– Значит, у меня только что выдалась оживленная беседа с собой.

– Прости.

– Ты одеваться-то будешь? – спросила Тара.

Он любил смотреть на нее в такие моменты – когда она была раздета, но не старалась выглядеть сексуальной, а просто занималась мелкими человеческими делами. Естественная и чудесная.

– А ты? – спросил он.

– Очень смешно. Ты сидел в той же позе, когда я заходила в душ. Что такое?

– Я не хочу туда.

Она превратила полотенце в голубой тюрбан, а еще одним обернула тело. Пересекла комнату и села рядом с мужем, оставив на ковре мокрые следы; ее плечи и лицо все еще блестели от капель воды.

– Ты простудишься, – сказал Джереми.

– Что тебя беспокоит?

– Я жирный. Я гребаное посмешище. Мне нельзя показываться на людях.