Пальцы Гарнера, сжимавшие рукоять ножа, ослабли. Он почувствовал, как тьма тянет его за ноги, услышал визг Атки.

– Дай сюда чертов нож, – рявкнул Коннелли, вырывая его из руки Гарнера, и они вместе повисли на единственной тонкой нити серой веревки – двое мужчин, нож и бескрайняя бездна неба над их головами – пока Коннелли яростно резал последний ремень. Сначала тот держался, а потом неожиданно лопнул, и концы его, закручиваясь, разлетелись в стороны от лезвия.

Атка, завывая, рухнул во тьму.

Они разбили лагерь.

Нужно было распутать и починить упряжь передних саней, позаботиться о собаках, перераспределить груз с учетом потери Атки. Пока Коннелли занимался этим, Гарнер ухаживал за Фейбером – в импровизированной шине, наложенной им после вчерашнего несчастного случая, черной коркой замерзла кровь – и бинтовал лодыжку Бишопа. Действия были автоматическими. Когда Гарнер служил во Франции, он выучил свое тело работать, пока разум блуждает где-то еще; это было необходимо, чтобы не сойти с ума на войне, когда к нему приносили солдат, расстрелянных немецкими пулеметами или обожженных и покрывшихся язвами от горчичного газа. Он работал, чтобы спасти этих людей, хотя работа была безнадежной. Человечество выработало аппетит к смерти; доктора были только провожатыми на этом пути. В окружении криков и лившейся крови он держался за воспоминания о своей жене, Элизабет: о тепле ее кухни в бостонском доме, и о тепле ее тела тоже.

Но всего этого больше не было.

Теперь, когда он позволял своему разуму блуждать, тот забредал в темные места, и Гарнер обнаружил, что вместо этого сосредотачивается на мельчайших деталях заученных действий, как студент-первогодок медицинского университета. Он отрезал кусок бинта и туго, аккуратно замотал «восьмеркой» голые лодыжку и ступню Бишопа. Он не отвлекался ни на какие мысли, прислушиваясь к напряженной работе легких на морозном воздухе, к тому, как Коннелли, обуздывая свой гнев, трудится над упряжью, к приглушенным звукам собак, зарывавшихся в снег, чтобы отдохнуть.

И еще он прислушивался к далеким крикам Атки, которыми расщелина истекала, точно кровью.

– Не могу поверить, что пес до сих пор жив, – сказал Бишоп, для пробы перенося вес на лодыжку. Он сморщился и сел на ящик. – Крепок, ублюдок старый.

Гарнер представил себе лицо Элизабет, ставшее жестким от боли и упрямства, пока он воевал далеко за океаном. Боялась ли она, повиснув над собственной темной пропастью? Звала ли его?

– Помоги мне с палаткой, – сказал он.

Они оторвались от основной части экспедиции, чтобы отвезти Фейбера к одному из складов с продуктами на леднике Росса, где Гарнер мог бы о нем позаботиться. Там им предстояло ожидать прочих членов экспедиции, что вполне устраивало Гарнера, но не слишком нравилось Бишопу и Коннелли, у которых были большие планы на этот поход.