Бишоп смотрел ему в глаза. Гарнер попытался отвернуться, но не смог. Взгляд пригвоздил его к месту.

– Хорошо, – ответил он.

Гарнер поднялся и отошел в сторону. Опустился на колени и принялся копаться в рассыпанных вещах. Отбросил мешок смерзшегося в комки риса, оторвал крышку от ящика с сигнальными ракетами – бесполезными – оттолкнул его в сторону и притянул к себе следующий. На этот раз ему повезло: он выкопал моток веревки, молоток и горсть скальных крючьев. Сани дернулись на своем ледяном выступе, задняя часть их закачалась, и собаки опять заскулили.

– Скорее, – поторопил Бишоп.

Гарнер вогнал крючья глубоко в вечную мерзлоту и продел веревку через их проушины; в перчатках руки его были непослушными. Обмотав себя другим концом веревки, он осторожно вернулся на расколовшийся лед. Тот задрожал под ним, затрещал. Сани качнулись, но удержались. Под собой, за надрывающейся гроздью собак, он видел кожаные постромки, натянутые над изломанной границей бездны.

Он спустился ниже, спиной вперед, – разматывая веревку по мере движения. Мир отдалялся от него. Ниже и ниже, и вот он стоит на коленях у самого края выступа, и его окутывает жаркая, резкая вонь псины. Гарнер стянул перчатку зубами. Работая быстро, чтобы не поддаться нападению ледяной стихии, он неловко вытащил из чехла нож и прижал лезвие к первому из ремней. Он резал, пока кожа, затрещав, не лопнула.

В темноте под ним закачался и скорбно завыл Атка. Гарнер принялся за следующий ремень, почувствовал, как тот подается, как все – сани, перепуганные собаки – соскальзывает в пропасть. На мгновение ему показалось, что сейчас свалится вся упряжка. Но она удержалась. Он взялся за третий ремень, уже ослабший из-за какой-то причуды натяжения. Тот также распался надвое под его ножом, и Гарнер снова ощутил, как в темном колодце под ним раскачивается Атка.

Гарнер вгляделся в черноту. Увидел смутный, размазанный силуэт пса, чувствовал, как немой ужас животного передается и ему, и когда он поднес лезвие к последнему ремню, у него в голове прорвало тщательно выстроенную плотину. Память захлестнула его: ощущение изорванной плоти под пальцами, далекое громыхание артиллерии, осунувшееся и мрачное лицо Элизабет.

Пальцы подвели его. Слезы ослепили. Атка утягивал сани вниз, трепыхаясь в своей шлейке. И все равно Гарнер медлил.

Веревка заскрипела под дополнительным весом. Вокруг него посыпался лед. Гарнер взглянул наверх и увидел Коннелли, постепенно спускающегося по веревке.

– Давай, – буркнул тот; глаза его были словно куски кремня. – Режь.