– Там внизу что-то было, – настаивал Гарнер.

– Ничего там не было.

– Оно утащило Атку. Я знаю, что ты это видел.

Бишоп упорно не смотрел в его сторону.

– Там ничего нет, – заговорил он после долгого молчания. – Ничего. Это пустая земля.

Он моргнул и перевернул страницу журнала.

Гарнер улегся на свою койку, уставился в потолок. Хотя долгий антарктический день еще не закончился, он близился к закату, и солнце зависло над горизонтом как огромный пылающий глаз. Оно создавало длинные тени, и лампа, которую Бишоп зажег, чтобы почитать, заставляла их танцевать. Гарнер смотрел, как они мечутся по потолку. Через некоторое время Бишоп погасил свет и задернул окна занавесками, погрузив их всех в темноту. В ней Гарнер почувствовал, как в нем пробудилось нечто вроде покоя. Он позволил его волнам пройти через себя, ощутил, как оно накатывает и отходит с каждым медленным ударом его сердца.

Порыв ветра бросил в окно мелкие снежные кристаллы, и Гарнер обнаружил, что пытается представить, как будет выглядеть ночь в этой холодной земле. Он вообразил, как небо растворяется, открывая усеянный звездами небосвод, как галактика вращается над ним подобно шестеренке в огромном непознаваемом механизме. А за пределами всего этого – пустота, в которую люди посылают свои молитвы. Ему пришло в голову, что он может уйти прямо сейчас, выйти в долгие сумерки и шагать, пока земля не разверзнется перед ним и он не начнет спуск по странной лестнице, в то время как мир вокруг него будет распадаться на снег и ночь.

Гарнер закрыл глаза.

Чудовища небес

Чудовища небес

Долгое время Брайан воображал себе воссоединение с сыном. В первые дни эти фантазии отличались зрелищным насилием. Он находил похитителя и вскрывал ему голову гвоздодером. Чем больше проливалось крови, тем дальше он отходил от собственного чувства вины. Место действия часто менялось: кишащий тараканами многоквартирный дом; заброшенный склад на верфи по улице Чапитулас; сборное бунгало с американским флагом на фасаде и двухдверным хэтчбеком на подъездной дорожке.

Иногда этот человек жил в одиночестве, иногда у него была собственная семья. Во втором случае Брайан отыгрывал роль морального палача, заливая стены кровью похитителя, но оставляя в живых его жену и ребенка – освобождая их, как ему представлялось, от тирании. Не важно, каким был сценарий, – Тоби всегда был там, всегда был цел; унося его, Брайан чувствовал, как лицо сына прижималось к его плечу, чувствовал, как жар детских слез пропитывал рубашку. Теперь ты в безопасности, говорил он. Папа нашел тебя. Папа здесь.