– Я больше ничего не понимаю, – ответила она. – Все так странно.

– Я знаю.

Она, похоже, о чем-то задумалась.

– Мне нужно в другое место, – сказала она.

– Нет, – ответил Шон. В нем зашевелился гнев, мысль о том, что она уйдет, пробудила животную ярость, бесцельную и возбуждающую. – Нет, Кэти. Ты не понимаешь. Они заберут тебя у меня. Если я тебя куда-то отведу, если я тебя к кому-то отведу, тебе не позволят вернуться назад. Оставайся здесь. Здесь ты в безопасности. Мы не будем включать свет, как тебе нравится. Мы сделаем все, что потребуется. Хорошо?

Она посмотрела на него. Свет лампы из соседней комнаты отражался в ее зрачках, придавая им кремовую белизну, казавшуюся теплой и мягкой, несообразной с ее измученным лицом, словно это были блюдца с молоком, уцелевшие после конца света.

– Почему?

От этого вопроса ему стало стыдно.

– Потому что я люблю тебя, Кэти. Господи Иисусе. Ты моя жена. Я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, – ответила она, и, как и когда-то она прижалась щекой к его ладони, ответ этот показался ему автоматической реакцией. Запрограммированным откликом. Но Шон проигнорировал это и решил принять то, что она сказала, за правду – возможно потому, что она сказала это ему впервые с тех пор, как покончила с собой, с тех пор, как ее тело перестало вести себя так, как должно было, и подчинилось новой логике, биологии, которую он не узнавал и не мог понять, и которая сделала Кэти по-новому таинственной. Прошло столько времени с тех пор, как она была для него тайной. Шону была известна каждая деталь ее жизни, каждая скучная жалоба и каждая мертворожденная мечта, и ей это тоже было известно; однако теперь он не знал ничего. Каждое нервное окончание его тела обратилось в ее сторону, точно цветы, следующие за солнцем.

Или, возможно, он принял это только потому, что свет был приглушен и делал ее загадочнее.

Его свободная рука отыскала ее грудь. Кэти никак не отреагировала. Он мягко надавил, провел большим пальцем вокруг соска, все еще мягкого под ее рубашкой. Она позволяла ему все это делать, но лицо ее было пустым. Он отстранился.

– Пойдем наверх, – предложил Шон.

Он встал и, взяв ее за руку, помог ей подняться. Она сопротивлялась.

– Кэти, давай же. Пойдем в постель.

– Я не хочу.

– Но разве ты… – Он взял ее ладонь и прижал к своему члену, набухшему под штанами. – Ты чувствуешь? Чувствуешь, что ты делаешь со мной?

– Я не хочу наверх. Утром будет светло. Я хочу спать в подвале.

Он выпустил руку Кэти, и та повисла вдоль ее бока. Задумался на минуту. Подвал использовался как кладовка, и в нем царил хаос. Но там, внизу, хватило бы места для матраса, а завтра Шон мог провести перестановку, немного прибраться и сделать подвал обитаемым. Ему не пришло в голову поспорить с ней. Это была часть тайны, и она возбуждала его. Он был, словно мальчишка-старшеклассник, втюрившийся по уши, готовый на что угодно.