Сучка в этот момент сидела перед входом в конуру, прикованная к ней цепью, и, понурив голову, вспоминала недавние месяцы счастья. От природы малочувствительная и несентиментальная, привычная к горю и непривычная к мечтаниям, она, однако, неожиданно для себя уронила одну и вторую слезу на землю. Что вспоминалось ей в эти минуты? Заселение ли в детский дом и первое знакомство с человеческим образом жизни? Постель ли, в которой оказалось возможным спать каждую ночь, а не только в периоды выздоровлений после отпиливанья конечностей? Тарелки, вилки и ложки, потребовавшие от неё столько усилий по освоению? А кроме того, там были горячие супы и котлеты, горячие ванны, тёплая одежда, крыша над головой, уютный свет ламп из-под абажуров, первая чистка зубов, обучение азбуке и математическому счёту, но главное — забота, пусть и казённо-официальная, но всё-таки человеческая забота о ней. Затем последовало окрыляющее, растапливающее сердце знакомство с Колывановым, беседы с ним, его подарки и его внимание — зачастую смущённое, неловкое, угловато-мужское и оттого ещё более трогательное. Затем явилась пусть противоречивая, но старательная и добрая баба Дуня с их совместными поездками по магазинам, с покупками детской одежды, с её кормлением кошек, писклявым голосом, с её домашней и такой вкусной стряпнёй, с её мягкою периной на кровати и совместным просмотром телевизора по вечерам, с её домовитостью, соленьями, вареньями и планами на будущее. Ну как, как тут можно было не расплакаться? И Сучка, судорожно вздохнув, вдруг заплакала навзрыд таким плачем — горьким, безысходно-тоскливым, рвущимся со дна груди и раздирающим сердце, многослёзным и запоздалым, — таким плачем со стенаньями и завываньями, каким не плакала ещё никогда в жизни. Впервые к ней пришло наконец понимание того, сколь много она потеряла и сколь многого её лишила родная мать, низринувши свою дочь из области света и радости куда-то вниз, опять во тьму беспросветного горя. В несколько минут передумав всё это, Сучка внезапно повзрослела, окрылилась, расправила плечи и огляделась вокруг себя так, словно впервые осознала себя в своём настоящем печальном статусе. Из Сучки она наконец превратилась в Антонину, открыла глаза, увидела правду и поняла, кто есть её «мамка»!

Но было уже слишком поздно.

Оглядевшись вокруг себя в буквальном смысле, девочка с удивлением увидела следующую странную картину.

Её мать почему-то очень медленно и осторожно подкрадывалась к своей дочери сзади. Взгляд её был потухшим и безжизненным. Одна рука была отведена в сторону, другая что-то прятала за спиною. И это «что-то» блистало на солнце и отсвечивало на землю весёлыми зайчиками.